— Надо же, у этого молодчика мой размер обуви, — сказал Шитс, завидев труп, и впервые за весь день слез с лошади.
Он потянул левый ботинок ковбоя из Монтаны, но тот накрепко примерз к ноге. Да и с правым дела обстояли не лучше.
— Хренов сукин сын, — ругнулся Шитс. — Ладно, я их отрежу а после ужина займусь разморозкой. — И, вытащив бови-нож, он отпилил голени парня из Монтаны, как раз по линии верха ботинок, а потом сунул обутые обрубки ступней в седельную сумку, восхищаясь прекрасно выделанной кожей, расшитой карточными мастями — червами и трефами.
Ковбои поехали дальше вниз по реке, ища пристанища, но по дороге увязли в каких-то болотах, потратив большую часть дня на то, чтобы выбраться оттуда.
— Уже слишком поздно искать хорошую ночлежку, — решили они. — Лачуга старого Гриса должна быть где-то недалеко. У него найдется чернослив или еще какие-нибудь сласти и, по крайней мере, есть горячая печка.
Температура падала, в такой холод замерзала даже слюна, и ковбои не рисковали даже отлить, боясь, что отморозят хозяйство и окажутся примерзшими к земле до весны. Они пришли к выводу, что было больше минус сорока.
Лачуга обнаружилась в сорока милях к северу. Старик Грис открыл гостям дверь.
— Входите, кто бы вы ни были — хоть ковбои, хоть торговцы, мне плевать, — сказал он.
— Привяжи наших лошадей где-нибудь в сарае, — велели они ему.
— В сарае? — удивился старик. — Да у меня его сроду не было. Там есть навес за поленницей, оттуда их не снесет ветром. И авось не замерзнут. Своих-то коней я в доме держу. Уж не обессудьте, балую я их. Спите, где найдете место, только не тревожьте того гребаного гнедого, а тот он быстренько выкинет вас вон. Он норовистый конь. Берите стулья, — продолжал Грис, — у меня есть тушенка, и очень хочется поболтать. А еще я сейчас достану из духовки горячие бисквиты.
Вечер прошел замечательно: ковбои ели, пили, играли в карты, обменивались небылицами, грелись у печки. Грис не забывал угощать лошадей. Единственным недоразумением, с точки зрения гостей, оказался тот факт, что хозяин обобрал их, как липку, взяв с них за ночлег три доллара и сорок центов.
Около полуночи старый Грис загасил лампу и завалился на свою койку, а три ковбоя растянулись на полу. Шитс сунул свой трофей за печку, положил голову на седло и уснул.
Он проснулся за полчаса до рассвета, вспомнил, что сегодня у его матери день рождения и, если он хочет послать ей обычную сентиментальную поздравительную телеграмму, ему нужно побыстрее скакать в Оверлендское отделение телеграфа, закрывающееся в полдень. Осмотрев свой ужасный трофей, парень обнаружил, что тот полностью разморозился. И тогда Шитс стащил с обрубков носки и ботинки и сразу же нацепил их на себя. Оставив голые обрубки ступней парня из Монтаны и свои ботинки в углу возле посудного шкафа, Шитс выскользнул на улицу, оседлал лошадь и поскакал в сторону Оверленда. Ветер был несильным, и холодный воздух приятно освежал.