— И думать нечего, — ответила миссис Фриз. Она сорвала крышку с бутылки виски и швырнула ее под стул. «Ну что же, бизоны — тоже неплохо! А почему бы и нет?»
Кар Скроуп снова, в который уже раз, заглядывал в кабину ее фургона, где были сложены ящики с пожитками. Все внутри у него болело; он чувствовал, как металлические пластины рвутся сквозь его кожу наружу, выворачивая кости. Он хлопнул дверью фургона.
— Миссис Ф., я сам не знаю. Не понимаю, что меня грызет. Что-то этакое на меня вдруг накатывает. Черт побери, вы же на меня всю жизнь работали, никогда и мыслей таких не возникало, понимаете, о чем я? Да вы же мне, можно сказать, в бабушки годитесь. Да я скорее съем студень из крыс, чем…
Но едва он пододвинулся поближе, миссис Фриз разгадала его уловки, увидев налившуюся кровью шею — как у лося в брачный сезон, и потное, отчаянное лицо. Скроуп приблизился достаточно, чтобы прыгнуть. Миссис Фриз вырвала короб, который он нес, и схватила лопату, прислоненную к стене домика.
— Держись от меня подальше, мать твою, Кар Скроуп.
Скроуп осторожно провел пальцами по лбу.
— Мои чертовы мозги совсем вытекли… — И потопал к своему дому.
Чуть позже миссис Фриз услышала плач и грохот, доносящийся из кухни. Как будто посуда посыпалась на пол… Она прислонила лопату к стене.
Потом Скроуп еще раз пришел в домик-трейлер, где уже почти не оставалось жалких пожитков миссис Фриз, поднял дробовик и сказал:
— Ты больше ничего мне не скажешь. Ни сегодня, ни завтра, ни на следующей неделе…
Лопата метнулась вперед, как дротик, ударив Скроупа по плечу и выбив дробовик у него из рук. Миссис Фриз бросилась и схватила дробовик. Ее палец лежал на предохранителе. Она посмотрела на Скроупа мрачным взглядом.
— Не говори мне про головную боль, Кар, не то сейчас разряжу его в тебя. Ты совсем свихнулся. Пошел вон от меня. Уеду — можешь придти и взять свое ружье. Положу его на скамейку.
Скроуп яростным жестом протянул вперед руку и залез в кабину фургона. Там он сидел с открытой дверью, пока миссис Фриз навьючивала свою лошадь.
Все его бросили. Джери унесла с собой мягкую утреннюю теплоту, нежный аромат своих бедер, вытянувшихся на простыне, бедер, раскрывавшихся для него, как книга с влажным складчатым корешком, она забрала с собой пурпурно-красные ноготки, легонько царапавшие его живот от полового органа к соску, и вдобавок ко всему — сверкающую кухню, где в кастрюльке кипят пшеничные хлопья, пахнущие как голодный пес, как истекающая соком громадная штучка Джона Вренча, хлопающая внутри Джери, — а он сам стоит и смотрит на них из этого проклятого угла. Скроуп не выносил одиночества, но этот дом заявлял на него свои права, и он мог уйти отсюда только тем же путем, каким некогда ушел его брат.