— Анатолий, неужели ты? — спросил дрогнувший голос у него за спиной.
Он замер. Голос был ему до боли знаком. За ворот затекала вода; особо настырная струя побежала вдоль позвоночника. Медленно повернув назад, он поднялся по ступеням.
Швейцар в вельветовом пиджаке шагнул в полосу света.
— Лев, — сказал Суханов без выражения.
Долю секунды они вглядывались друг в друга. Потом, как видно, обоим сразу пришло в голову, что после стольких лет надо бы как-то себя проявить: обняться, расцеловаться, сделать хоть какой-нибудь теплый человеческий жест… Одновременно двинувшись вперед, они неуклюже столкнулись и в замешательстве свели объятия к минимуму; решили ограничиться рукопожатием, но только схватили друг друга за манжеты. Очередная дождевая капля, упавшая Суханову на запястье, ледяной змейкой поползла к локтю.
— А ты изменился, — отметил мнимый швейцар. — Располнел, солидный такой… При полном параде… В очках. Раньше ты очки не носил…
— Да вот, зрение… — неопределенно пробормотал Суханов и, помолчав, добавил: — Мы с тобой оба моложе не становимся.
— Нет, дело не в возрасте, просто…
Мысль осталась недосказанной. По мостовой, преследуемая красными зигзагами, с плеском пронеслась машина; оба проводили ее глазами. Когда она скрылась из виду, проспект Маркса снова погрузился в глянцевую черноту. Суханов почувствовал, как первое потрясение сменяется гнетущей неловкостью.
— А вот ты нисколько не изменился, — выговорил он.
Как ни странно, это было сказано искренне, хотя и не в порядке комплимента. Лев Белкин, что греха таить, в свои пятьдесят три года — а может, пятьдесят два? — выглядел основательно потрепанным; от него веяло неухоженностью и неустроенностью, на лице отразились красноречивые признаки возраста и невезенья, а одет он был и вовсе как клоун: немыслимый вельветовый пиджак с коричневыми кожаными заплатами на локтях, а на шее — съехавший набок серо-буро-малиновый галстук-бабочка. Но Суханов знал, что бедность и беспорядок простительны в юности; люди достойные со временем их перерастают. Белкин явно предпочел этого не делать. В глазах Суханова он остался таким же молодым, как прежде, только теперь казался заезженным, придавленным, опустившимся…
— Нисколько не изменился — то-то ты меня не узнал, — сказал Белкин.
— Значит, богатым будешь, — безрадостно отшутился Суханов.
— Это вряд ли, — коротко усмехнулся тот. — Богатство не всем на роду написано.
— Ой, я тебя умоляю! — оборвал его Суханов.
Но тут же подумал, что Белкин, вероятно, высказался без всякой задней мысли, а потому не было нужды так огрызаться; нет, никакой нужды не было. Белкин не ответил, и с минуту они смотрели в напряженном молчании, как дождь хлещет по Манежной площади; и все это время Суханов подыскивал какие-нибудь дружеские, непринужденные слова — но ничего не приходило в голову. Момент был упущен: нужные слова надо было говорить много лет назад.