– Хватит! – хлопнул по столу Беляев. – Кстати, а почему вы моего министра Пашей Запорожцем называете? Он же вовсе не из Запорожья. Он вроде бы родом из деревни где-то под Рязанью.
– «Запорожец», Борис Нодарьевич, пошло не от географии, а от манер вашего министра. Ничем не гнушается. Взятки «Запорожцами» берет, причем даже с ручным управлением.
– А зачем ему «Запорожцы»? – искренне удивился Беляев. – Да еще с ручным управлением. Он же вроде не инвалид?
Братский хмыкнул:
– Да потому что доступ к ним имеет. Ему предписано эти машины выдавать тем, кому положено, причем бесплатно, а он их продает на сторону.
– Проверю! – грозно сказал Беляев. – Если правда – башку ему сверну. А если врешь, то тогда тебе, Братский, сверну…
Пока они обсуждали министра, комната постепенно наполнилась людьми, которых очень трудно было представить членами одной команды, настолько они отличались друг от друга. Разным было все: возраст, манера одеваться, поведение и даже запах. От одного, высокого стройного брюнета в обтягивающей черной «водолазке», нестерпимо пахло дорогими французскими духами, причем, похоже, женскими. Брюнет жеманно улыбался и делал многозначительные знаки входящим мужчинам: кому-то подмигивал, другому посылал воздушный поцелуй, а одного даже пытался похлопать ниже спины.
А рядом с ним подпирал стену крутым плечом лысоватый, рано ссутулившийся мужичок, прятавший руки с грязными ногтями за спину. От него стойко пахло бензином и еще чем-то непередаваемо знакомым – похоже, это был запах промасленного железа, знакомый каждому с детства, кто делал себе самокат с подшипниками вместо колес или консервировал на зиму велосипед, заботливо смазывая все металлические поверхности густым слоем солидола. Правда, сегодня к этим запахам добавился едва уловимый запах спиртного…
Это был рабочий Николай Осокин, которого Беляев неожиданно предложил избрать первым секретарем подмосковной парторганизации. Осокин сильно смущался, попадая в окружение журналистов, актеров и прочей развязной творческой интеллигенции. Он почти всегда молчал. А когда к нему обращались с прямым вопросом, то мгновенно густо покрывался от волнения красными пятнами и произносил одну и ту же, подсказанную кем-то фразу: «Я как раз сейчас размышляю над этим вопросом. Давайте вернемся к нему через неделю». После такого ответа от него тут же отставали, а Осокин мысленно благодарил человека, научившего его не оставлять собеседнику никакого шанса на продолжение беседы.
В этот раз Коля хлопнул сто граммов для храбрости, и его в тепле стало развозить. На пике алкогольного дурмана Осокин заметил, что в зал, как-то боком, удерживая на лице выражение глубокой печали, проникает редактор «Фары перестройки» Длинич, только что вернувшийся из очередной поездки в США и опубликовавший в своем журнале очерки об американском рабочем классе. Смысл публикации сводился к тому, что американские работяги всегда энергично борются за свои права, объединяются в профсоюзы, а если надо – выходят на многотысячные демонстрации и перегораживают тяжелыми грузовиками центральные улицы американских городов. Поэтому и зарплата у них доходит до десяти тысяч долларов в месяц. «Вот и у нас бы так, в цитадели мирового социализма, – заканчивал статью Длинич. – Может, тогда и в СССР наконец-то появится настоящий рабочий класс – богатый и активный».