— Я нахожусь здесь уже в течение двух недель, — начал тот. — До сих пор никаких сведений о мистере Ятабе. Я хочу знать, что мне делать дальше. Ожидать ли по-прежнему его визита? А если нет, то как мне изменить план действий?
— Заходите завтра, после обеда. — Японец поднялся, Бэйнс последовал его примеру. — Всего доброго.
— Всего доброго, — ответил Бэйнс, выходя из примерочной.
Он вернул брюки на стеллаж и выбрался из магазина.
«Что ж, это не заняло слишком много времени, — подумал он, двигаясь по запруженному пешеходами тротуару. — Но сумеет ли он получить нужную информацию? Успеет ли до завтра? Надо связаться с Берлином, передать вопрос, получить ответ. А еще — вся эта шифровка и расшифровка…»
Видимо, успеет.
Теперь Бэйнсу казалось, что на агента следовало выйти куда раньше. И обошлось бы без лишних переживаний. Никакого особенного риска он не ощутил, все прошло как по маслу. И заняло всего-то минут пять-шесть.
Бэйнс рассуждал обо всем этом, идя по тротуару и разглядывая витрины. Теперь он чувствовал себя куда лучше, чем утром. Остановился перед каким-то низкопробным кабаре, уставился на засиженные мухами фотографии. Женщины там оказались совершенно чудовищными, их груди более всего напоминали полусдувшиеся волейбольные мячи. Их вид неожиданно развеселил Бэйнса, и он застрял у витрины, а мимо него знай себе сновали по своим делам озабоченные пешеходы.
Наконец-то он сделал хоть что-то!
Какое облегчение!
Удобно привалившись к дверце машины, Джулиана погрузилась в чтение «Саранчи». Рядом, выставив локоть в открытое окно, сидел Джо, небрежно держа руку на руле. К нижней губе его прилипла сигарета. Водил он великолепно, так что они проделали уже бо́льшую часть пути от Каньон-сити до Денвера.
В радиоприемнике громыхала назойливая музыка — того сорта, какая вечно играет в пивных на открытом воздухе: аккордеонисты наяривали бесконечные польки или шотландки — Джулиана никогда не была в состоянии отличить одно от другого.
— Халтура, — поморщился Джо, когда музыка наконец заткнулась. — Знаешь, я в музыке кумекаю немного… я тебе скажу, кто был самым великим дирижером. Ты такого, наверное, и не помнишь. Артуро Тосканини.
— Нет, не знаю, — помотала головой Джулиана, не отрываясь от чтения.
— Он был итальянец. Но нацисты из-за его взглядов не дали ему после войны работать. Теперь он уже умер. А этого их Караяна я не люблю. Того, что все время руководит Нью-Йоркским филармоническим… нас водили на его концерты, весь рабочий поселок. А вот кто мне из композиторов нравится — мне, макароннику, — ты сама угадай. — Он взглянул на нее. — Что, зачиталась?