Если бы я мог тут остаться… В этот раз она меня отвергла. Но удачный момент может настать через некоторое время, разве нет? Она начала было раскрываться и отступила. Кто знает, захочет ли она снова пойти мне навстречу?
Когда я был ребенком, то и рассуждал, как ребенок. Но теперь детские мысли неуместны. Мне положено мыслить в иных понятиях. Как подобает человеку взрослому и образованному.
Надо стремиться к научному взгляду на мир. Логически исследовать все возможности. Систематизировать их в лучших традициях Аристотелевой школы».
Тагоми зажал пальцем правой руки ухо так, чтобы не был слышен шум машин, и поднес вещицу к другому уху.
Нет, никакого звука. Нет даже того шума, который возникает в ракушке, напоминая собой об океане. Даже шум крови не слышен.
Что же, может быть, тайну раскроют другие органы чувств? Слух тут, похоже, не помощник. Тагоми прикрыл глаза и начал осторожно ощупывать предмет кончиками пальцев. Нет, и осязание не помогает — пальцы не открыли ему ничего нового. А что запах? Он поднес пластинку к носу, вдохнул. Приятный металлический запах, но и только. А вкус? Открыв рот, он прикусил вещицу, провел по ней языком. Да нет, никакого смысла. Горькое что-то, твердое и прохладное.
Вещица снова лежала у него на ладони.
Ну что же, остается вернуться к зрению. Высшее из органов чувств, если использовать греческую меру ценностей. Тагоми чуть отодвинул руку и взглянул на серебряный треугольник так, словно бы тот находился от него на расстоянии в тысячи миль.
«Что же я вижу? — спросил он себя. — Вижу ли я хотя бы намек на ту правду, чье присутствие в этой вещице необходимо для меня?»
Ну открой свою тайну, открой…
«Я словно лягушка, выкинутая на песок из влажных недр, — подумал он. — Если ее взять в руку, то она только бьется и не отвечает, не рассказывает о тайнах, таящихся в глубинах водоема. А эта лягушка даже не мучается, тихо задыхается, превращается в камень, минерал, глину. Она инертная, она снова хочет стать ничем».
«Ведь металл рожден землей? — подумал Тагоми, углубившись в рассуждения. — Он приходит снизу, из наиболее плотных и неподвижных пределов. Там мир трупов, страна троллей и пещер, вечно сырая и мрачная. Это сам мир инь — в наиболее скорбном виде. Мир упадка и распада. Туда, слой за слоем, погружается все, что умерло. Потусторонний неизменяемый мир. Там лежит время, которое прошло».
Но все же свет, которым блистает треугольничек… «Он отражает солнце, он сам — огонь, — размышлял Тагоми. — Не просто сырой и темный предмет, но пульсирующий вошедшей в него жизнью. Вот она, высшая реальность, сторона ян — эфирная, эфемерная. Как и положено произведению искусства. Да, в этом и состоит задача художника: взять минерал, частицу безмолвной костной тверди и превратить его в сияющий небесным светом объект.