— Да, — кивнул Бэйнс.
«Он что же, пытался подстроить какую-то ловушку?» — спросил он себя. И моментально насторожился.
— Евреи, — продолжал Тагоми, — всегда рассматривались нацистами в качестве азиатов и представителей не белой расы. Сэр, подобный взгляд на вещи никогда не упускался из виду официальными лицами Японии, даже времен Военного Кабинета. И я никогда не обсуждал этот вопрос с жителями Рейха — с теми, с кем мне доводилось встречаться.
— Хорошо, — прервал его Бэйнс. — Я скандинав, а вовсе не немец. И за них мне рассуждать трудно. — Он встал и направился к двери. — Возобновим нашу дискуссию завтра. Прошу меня извинить. Сегодня думать я уже просто не в состоянии.
По правде, мысли его сделались совершенно ясными. «Надо выбираться отсюда, — понял он. — Этот человек и так уже загнал меня слишком далеко».
— Простите ослепление фанатика. — Тагоми поднялся, чтобы открыть дверь. — Философствования увели меня от простых человеческих необходимостей. Будьте любезны, сюда.
Он сказал кому-то несколько слов по-японски, открылись наружные двери. Появился молодой японец, который поклонился и уставился на мистера Бэйнса.
«Мой шофер», — подумал Бэйнс.
«Или же все это результат моих идиотских донкихотских разглагольствований в салоне „Люфтганзы“? — внезапно пришло ему на ум. — С этим, как его? Лотце? Он связался с японцами. Каким образом?»
«Лучше бы я ему всего этого не наговорил, — подумал Бэйнс. — Но что поделаешь. Поздно каяться».
«Не подхожу я для всех этих дел, — вздохнул он, — совершенно не подхожу».
Но тут же передумал. Нет, ничего страшного. Швед бы ответил Лотце именно так. Все в полном порядке, не надо просто быть таким мнительным. Здесь совсем другие нравы. Не надо проецировать привычные отношения на эту среду. Здесь можно позволить себе говорить вполне открыто. И это нужно иметь в виду постоянно.
Хотя бы этому и противилось все существо. А оно — противится. Кровь в жилах, все кости, любая мышца. Нет, надо побороть это, открыть рот, произнести что угодно. Необходимо пересилить себя, чтобы дела пошли успешно.
— Возможно, ими руководят некие архетипы подавленного подсознания, — произнес Бэйнс с трудом. — В юнгианском смысле.
— Я читал Юнга, — кивнул обрадовавшийся Тагоми. — Кажется, я понимаю, что именно вы имеете в виду.
Они обменялись рукопожатием.
— Я позвоню вам завтра утром, — сказал гость. — Спокойной ночи.
Он поклонился, Тагоми ответил ему тем же.
И тут юный улыбающийся японец обратился к Бэйнсу со словами, которых он не понял совершенно.
— Что-что? — переспросил он, подхватывая с вешалки плащ и выходя наружу.