— Вперед, — прозвучал его призыв, и он первым потрусил дальше, постепенно убыстряя ход.
Дунай на скаку догнал Даждя и Агрика и вклинился между ними, чтоб удобнее было рассказывать…
…Весна только вступила в свои права — совсем недавно сошла большая вода, земля подсохла, первая трава и цветы начали покрывать склоны оврагов и всхолмий. Всюду расцветала новая жизнь — на деревьях и кустах, на лугах и болотах, в озерах и реках. Днем и ночью не смолкая пели птицы — начиналась пора их любви. С каждым днем голосов становилось все больше и больше — прилетали новые стаи и, чуть передохнув, сразу принимались за пение. Казалось, на всей земле царил один большой и счастливый праздник.
Двое всадников скакали по равнине, ведя запасных лошадей. Как и все живое, они тоже наслаждались пением птиц; как и все живое, они тоже любили в те дни. Кони их то мчались навстречу ветру, рассекая воздух грудью, то шли, опустив головы, в то время как их всадники вели тихую беседу.
Двое влюбленных никуда не спешили, а если и пускались вскачь, то только потому, что были переполнены чувствами. Сторонний наблюдатель подумал бы, что это новоиспеченные супруги, празднующие первые дни вдвоем, или же только что встретились и спешили насладиться долгожданным счастьем.
Немолодой — седина лишь чуть потревожила темные кудри, — но сильный и крепкий витязь скинул доспехи, подставляя солнцу и ветру широкую грудь и расшитую по вороту рубаху. Сейчас он видел только глаза своей подруги и нежно касался ее прохладной руки.
Женщина была много моложе его и казалась тонкой рябинкой подле кряжистого дуба. Княжеский наряд, в котором она лихо сидела в боевом седле своего коня, заставлял подумать о том, что девушка выехала не на прогулку. На ее челе, руках и груди сверкали украшения — дорогой венец с жемчугами, блестящие зернью колты, гривна с оберегами, браслеты и кольца.
Да, все так и было — условный знак вечером на трапезе и долгий, недоумевающий взор: «Сегодня?» А потом глухая ночь, легкая тень, по одному выводящая коней за тын и после пробравшаяся к светелке княжеской дочери, стук в запертый ставень, тихий шепот и полуночный побег — через окно, объятья любимого, но запретного навсегда витязя. И — скачка куда глаза глядят, без мысли о том, что позади может быть погоня, что отец не простит дочери, а ревнивая жена мужу, что впереди неизвестность и, может быть, вечное изгнание в чужую сторону. Но что такое изгнание или даже проклятье родителя, когда рядом — вот он, возлюбленный, ее Дунай, с которым уже соединила ее прошедшая ночь: второй день влюбленные были в пути.