Проснувшись под самый полдень, Кощей почувствовал себя заново родившимся. Словно не было долгого перехода по горам, изматывающей работы и падения со скалы. Он был полон сил и готов на любое дело. И даже нога совершенно не болела.
Отбросив шкуру медведя, которой его заботливо укрыли, юноша осмотрелся. Он ясно помнил волкодлаков, дом и женщину в черном, а потому не удивился, обнаружив себя в просторной, с низким потолком изложне об одном окне, забранном слюдой. Кроме пышной постели, в которой вполне могли улечься три человека, и лавок вдоль стен, больше ничего в покоях не было. Лавки были укрыты тканьем с шитыми узорами по краям, а чистый пол у порога и ложа покрывали плетеные ковры. На ближней лавке стояли кувшин и чаша для питья, а рядом аккуратно сложенная одежда — рубаха с шитым цветной нитью воротом, порты и пояс. Из‑под лавки выглядывали сапоги. Сапоги были его собственные, а одежда другая. В покоях не было ни резьбы на стенах, ни узоров, ни украшений, ни угла для почитавшихся в каждой семье богов.
Из‑за приоткрытой двери до притаившегося Кощея доносился шум — кто‑то хлопотал, накрывая стол. Вот неразборчиво молвил что‑то женский голос, ему ответило полузвериное ворчание.
Кощей встал и, за неимением прочего, облекся в лежавшую на лавке одежду. По росту она подходила ему впору, но была гораздо шире в плечах и груди.. Тот, кто раньше носил эту рубаху, был настоящим богатырем, и Кощей невольно почувствовал зависть к мужу этой женщины. Лишь потом спросил он себя, почему подумал именно о муже, а не о брате или отце хозяйки — но уж больно широка и просторна была пышно убранная изложня и явно любящей рукой был расшит ворот. Но где хозяин этого дома, если его жена так спокойно дает мужнину вещь первому встречному?
Дверь была приоткрыта как раз настолько, чтобы не стеснять гостя, если он решится выходить, и чтобы пригласить открыть ее шире, коль он захочет выйти. Кощей толкнул дверь.
Он оказался на пороге просторной и светлой горницы. В доме его отца даже в таких покоях царил полумрак — маленькие окна никогда не растворялись и почти не пропускали света. Здесь же все три окошка были распахнуты настежь, даром что на дворе была осень.
Широкий, выложенный гранитом очаг жарко горел. На лавках, в мисках, горшках, кадках и просто так было разложено и расставлено столько вещей, что у Кощея разбежались глаза. Бросив взгляд только один раз в ту сторону, на лавки и стены, увешанные всякой всячиной, он мигом понял, что хозяйка этого дома знает толк в травах и зельях, может быть, лучше, чем его собственная мать, которая могла приготовить любой напиток из чего угодно.