И вдруг она ощутила, что Итан подхватил ее на руки. Ее ноги оторвались от пола, и легкие босоножки соскользнули с них. На мгновение ею овладела сладостная истома, но тут же она резко дернулась, высвобождаясь из его объятий, и встала на ноги.
— Постой, — сказала она. — Пусти меня, Итан… — Эбигейл уперлась руками ему в грудь, и он неохотно отпустил ее. Глаза его бешено блестели, он прерывисто дышал.
Эбигейл потянулась к дверной ручке, и он замер в ожидании, а в глазах появилась боль.
Тяжело прислонившись к косяку, поскольку ноги ее были как ватные, она на несколько дюймов приоткрыла дверь. Маленькая табличка «Не беспокоить» висела на ручке с внутренней стороны.
— Хорошо, — прохрипел Итан. В голосе его сквозило неподдельное страдание. — Если ты хочешь, чтобы я ушел, я…
Но тут он осекся, и глаза его недоверчиво расширились, следя за ее рукой. Быстрым движением Эбигейл сняла табличку и повесила ее на ручку снаружи.
Привалившись спиной к двери, охваченная паникой и одновременно каким-то горячечным возбуждением, как человек, который только что сжег за собой все мосты, она медленно подняла голову и, улыбаясь, положила руки Итану на грудь.
Сердце у нее прыгало как бешеное, она едва могла дышать. Ради всего святого, вопил какой-то внутренний голос, опомнись, что ты делаешь, на что ты идешь!
Да, ответила она неизвестно кому, я устрою ему ночь, которую он запомнит, которую будет помнить всю жизнь.
— О, милая! — Итан обнял ее за плечи и легонько притянул к себе. И тут же подхватив на руки, шагнул к широкой кровати, которую горничная уже разобрала на ночь.
Осторожно, почти благоговейно он опустил ее на постель, головой на прохладную накрахмаленную подушку, а сам, сидя рядом, склонился над ней. Что-то упало с тумбочки и мягко откатилось в сторону, когда он садился.
— Шоколад? — спросил он, поднимая крохотную круглую медальку, и, ловко сорвав золотистую фольгу, поднес содержимое к ее губам.
Эбигейл слегка раздвинула губы, и шоколад оказался у нее во рту.
Когда она откусила сладкий, пахнущий ванилью кусочек, Итан нагнулся, чтобы снять ботинки и носки. Потом потянулся к ней и поцеловал, прошептав:
— О-о, ты стала еще вкуснее!
Выпрямившись, он начал расстегивать рубашку, не сводя с нее сияющих глаз. Бросив рубашку на пол, он взял ее руку и приложил ладонью к своей груди. Кожа его была теплой, загорелой и слегка шероховатой от волос, которые щекотали ей пальцы, когда она начала водить рукой по его груди, закрыв глаза и глубоко дыша.
— Как мне приятны твои ласки, Эбигейл, — прошептал он и стал расстегивать ее тонкую шелковую блузку.