Таковы некоторые из клеветнических выдумок, изобретенных Доном Джованни.
Господь Бог восстановил справедливость. Джованни был разоблачен и отдан под суд. Он был осужден на пожизненное заключение, которое было заменено ссылкой.
Однако друзья Джованни продолжали возводить обвинения на Общество Иисуса и требовали от Инквизиции суда над Игнатием. Игнатий в этой буре оставался спокойнее, чем когда-либо. Он говорил сынам своим: «Бог прилагает печать Своего одобрения к нашим уставам и нашей жизни».
Из рассказов самого Игнатия мы знаем, что после обращения наибольшие озарения он получил через содержащиеся в Евангелии Заповеди Блаженства, и прежде всего через ту, в которой говорится о преследованиях.
Быть преследуемым — вот то положение, которое ему наиболее подходил.
И если Евангельские чтения Блаженств были его любимым чтением, то хочется думать, что апостольское чтение, которое он читал с наибольшею радостью во время обедни, было то место из Послания апостола Павла, где он говорит своему ученику Тимофею о преследованиях.
Игнатий, конечно, не предполагал, что в будущем это Послание станут читать на обедне в честь его праздника, 31 июля.
«Помни Господа Иисуса Христа… воскресшего из мертвых, по бла- говествованию моему, за которое я страдаю даже до уз, как злодей… А ты последовал мне в учении*., в гонениях, страданиях, постигших меня в Антиохии, Иконии, Листрах; каковые гонения я перенес, и от всех избавил меня Господь Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 2, 8–9; 3, 10–12).
И действительно, Игнатий так любил своих сынов, что однажды написал тем, кто работали в миссиях: «Я хотел бы знать, сколько укусов насекомых вы получаете, чтобы страдать вместе с вами». Но никогда он не жалел тех из них, кто подвергался преследованиям.
Он исполнялся велией радости, когда разражалась гроза! Душа его трепетала от ликования.
Глава XXII Он умер в одиночестве
Удивительной и странной была смерть этого человека! Как и вся его жизнь, она порождает чувство величайшего удивления…
За исключением первых двадцати лет, протекших в обычных для молодых людей его круга условиях, вся остальная его жизнь до самой смерти полна неисследимого и неисповедимого.
Это неисповедимое началось с его обращения. И не будем тщится понять. Он и мы живем в разных мирах. Создатель картины, раскрывающейся перед нами, мыслит по-иному, говорит на ином языке.
Поэтому отдельные эпизоды этой жизни сменяются, на первый взгляд, без логической последовательности. Все превосходит нас или возвышенностью, или приниженностью.