— Будь похожей на твою бабушку, — говорила она. — Следуй своему сердцу, а не разуму!
— Да, мама! — У Марионетты возникло ужасное предчувствие, что она прощается с матерью, что это последний раз, когда она ее слышит.
— Не будь такой слабой, как твои братья! Не проявляй слабость только потому, что мужчины станут называть тебя прекрасной… — Ее голос стихал. — И присмотри за моим маленьким Марио!
— Мама! — крикнула Марионетта, стараясь сдержать рыдания.
Из-за занавесок выскочила обеспокоенная сестра. Она твердой рукой взяла девушку за плечо и заставила выйти из палаты.
— Побудьте здесь, — мягко произнесла она. — Сейчас вы ей ничем не поможете.
Как в тумане стояла Марионетта посреди тихого холла, слишком потрясенная, чтобы плакать. Она все еще сжимала куклу, сделанную в далеких краях для ее бабушки, а в голове продолжали звучать слова матери: «Следуй своему сердцу, а не разуму!..»
Похоронили Франческу Перетти без лишнего шума. Марионетте казалось, что все это страшный сон, настолько велико было ее отчаяние. Никогда в жизни она еще не испытывала такого сильного чувства одиночества. Мамы нет! Мамы, которая, несмотря на бесконечный тяжелый труд в кафе, всегда находила время заботиться о ней и братьях. Теперь мама ушла, и девушка с тяжелым сердцем понимала, что ее собственная юность навсегда осталась позади, что надо забыть о своих мечтах стать медсестрой. Ей теперь придется заменить мать в кафе, работать вдвое больше, чем раньше, да к тому же взять на себя и все домашние заботы, которые так долго лежали на плечах никогда не жаловавшейся матери: готовить, стирать, гладить, штопать и чистить…
Неудивительно, что в этот августовский вечер Марионетта радовалась, что ей удастся впервые после смерти матери куда-то выйти. Правда, она всего лишь собиралась попить чаю с Сильвией, но это будет благословенный час без окриков: «Два чая сюда, мисс!» и жалоб на отсутствие цукатов в торте. Прошло две недели, как завершились Олимпийские игры,[9] толпы гостей наконец схлынули. Отец, заметив бледность дочери, похлопал ее по щеке и сказал:
— Пойди погуляй, подыши воздухом, дочка! Твое лицо отпугивает посетителей! — Хорошо, что он не обратил внимания на то, как спустя несколько минут Марионетта договаривалась по телефону с Сильвией о встрече, иначе мог бы и передумать…
Было около шести часов, странное межвременье в Сохо, когда ночные клубы еще не открылись, а дневные питейные заведения освобождались от своих завсегдатаев-алкоголиков, которые болтались теперь на улице или заходили в кафе, чтобы слегка протрезветь перед посещением своего любимого клуба. Многих из них Марионетта знала в лицо: одноногий карточный фокусник, обычно работающий рядом с кондитерской мадам Валери, пока его не прогоняли усталые полицейские; Сюзанна Менлав, визгливая и вечно пьяная, валяющаяся, как правило, у кабака «Йорк минстер» в ожидании, когда кто-нибудь из добросердечных прохожих не погрузит ее в такси. Поговаривали, что Сюзанна великолепный художник, но Марионетта никак не могла взять в толк, когда же она бывает достаточно трезвой, чтобы рисовать. Болтались там и подозрительные личности со свертками под мышкой, которые старались избегать встречаться с Марионеттой взглядами. Они торговали тем, что монахини из монастыря Святого Патрика называли «гадостью», хотя девушка слабо представляла себе, о чем идет речь. Когда она спрашивала, Антонио с таинственным видом качал головой, покровительственно похлопывал ее по плечу и говорил: