Не от него – гораздо позднее Ксения узнала, что отец невесты Димитрия, пан Юрий Мнишек, прислал тому возмущенное письмо и потребовал расстаться с любовницей. Он принял решение мгновенно, не тянул, не колебался – разрубил узел одним махом. Да уж лучше бы ударил ножом под сердце…
Ну да, она была для Димитрия всего лишь любовницей, наложницей, игрушкой, Ксения просто забыла об этом и поверила в невозможное счастье.
Кажется, Басманов был последним, кто смотрел на бедную изгнанницу с жалостью, потому что в глазах Михаила Татищева, который вез ее в монастырь на Белозере, в глазах его сестры – настоятельницы этого монастыря, в глазах сестер-монахинь Ксения потом читала только злорадство, в лучшем случае – равнодушие. Нет, там была еще одна юная девушка, Дария, которая жалела Ксению (ее уже к тому времени постригли и нарекли Ольгой) и даже выходила ее после тяжелых преждевременных родов. Ребенок – сын Ксении и Димитрия – появился на свет мертвым. Ах, как втихомолку проклинала Ольга эту глупую девчонку Дарию! Если бы не она, смерть давно уже прибрала бы никому не нужную страдалицу.
Ради чего она выжила? Чтобы однажды увидеть на своем окошке двух белых голубей и угадать, что в эту минуту погиб Димитрий? Чтобы через несколько месяцев приневоленно участвовать в игралище, устроенном новым царем, Василием Шуйским, над разрытыми могилами ее отца, матери, брата?
Странно, что жива еще сама Ксения, хотя разве это жизнь? Она так и не в силах оказалась смириться с монастырским затворничеством, сначала в Белозерской обители, потом в Девичьем монастыре в Троице. Шитье образов и пелен, которыми занимаются исстари монахини по монастырям, не приносило ей никакой радости, хотя рукоделье Ольги вызывало общее восхищение. Ужасно это – жить, втихомолку мечтая о смерти, каждый день открывать глаза с тоской: ну почему ты не прибрал меня, Господи?!
Ничто, ничто ее не берет. Вот и сейчас, когда осадили Троицу поляки, когда такая тягость настала в обители, многие люди мрут от голода, дурной воды и спертого воздуха в тесных помещениях, а Ольги не касается никакая хворь. Она даже ходила на стены осажденного монастыря, под предлогом подноса воды и пищи оборонщикам, а на самом деле – втихомолку надеясь, что зацепит ее стрела или пуля, или осколок ядра. Но это было истолковано недобрыми людьми вкривь и вкось.
– Ишь, шляется, хочет небось снова своего любовника прельстить! – пробормотала как-то раз вслед Ольге маленькая, толстенькая монахиня, в которой та сразу узнала старицу Марфу. Некогда она звалась Марьей Владимировной Старицкой и титуловалась королевой Ливонской.