– На конь! – прозвучала команда, и всадники взлетели в седла. Конница на рысях вышла из ограды и понеслась по улицам, направляясь к городским воротам.
Кто-то успел заметить это и разбудить Сапегу. Воевода выскочил из дому полуодетый, в наброшенной на плечи медвежьей дохе, завопил:
– Не пропускайте их!
Громада всадников заклубилась перед стеной. Засверкали выхваченные из ножен сабли, однако Марина вырвалась из толпы и осадила коня перед Сапегою.
– Вели отворить! – выкрикнула она тем же пронзительным голосом, который обрела несколько мгновений назад и который обладал способностью перекрывать всякий шум, словно ведьмовский зов. – Не то я дам тебе бой! Твое войско сейчас спит – мое порубит вас всех в щепы, а тебя первого! Думал, царица теперь твоя будет? Никогда! Вели отворить!
Сапега умел признавать поражение и знал, что в военном деле ценится не только умение побеждать, но и умение красиво проигрывать.
– Открыть ворота! – рявкнул он, но тотчас вздел на лицо улыбку и отсалютовал пролетевшей мимо него всаднице обнаженной саблей.
С каким удовольствием он обрушил бы эту саблю ей на шею!
И вот Марина в Калуге! Она ворвалась в город победительницей, во главе мощного отряда казаков. Однако через несколько минут после встречи с мужем почувствовала себя так, как будто в лицо ей швырнули ком грязи… Димитрий принял ее не один. И все приготовленные упреки, с которых Марина намеревалась начать разговор, чтобы сразу взять верх над мужем, который и без того, конечно, чувствует себя виновным, ибо оставил ее одну в Тушине, все женские уловки, которыми она намеревалась вновь приворожить к себе его сердце и заморочить голову, чтобы известие о беременности не стало камнем с неба, а было воспринято с радостью, ну, хотя бы без ненависти, – все разбилось в один миг, когда Марина увидела, что рядом с «царским троном» (Димитрий первым делом велел калужским мастерам выточить себе подобие того «престола», который вынужденно бросил в Тушине) стоит какая-то женщина, разодетая в пух и прах.
Глаза Марины против воли приковались сначала к ее нарядам. Ничего подобного она уже несколько лет не видела! С того самого дня, как озверевшая толпа москвитян выпотрошила сундуки с ее нарядами и растащила их по своим норам. В Тушине она была вынуждена одеваться в русское платье – конечно, из дорогих тканей, однако все эти сарафаны, летники и поневы раздражали Марину до крайности. А тут… облегающий лиф и кружевной воротник, и пышные, безмерно пышные юбки! Золотистые волосы незнакомки были распущены и спускались на плечи. Марина знала, что подобная прическа пристала, по мнению русских, только юной девице, однако этой красавице было куда за двадцать. Но она и впрямь была красавицей, эта черноглазая белолицая москвитянка…