Бывший супруг Антонины Петр забился в угол и выставил вперед кулачки, точно желая защититься от Дашкиных нападок.
– Поймите, она была больна! Больна была! – повторял Петр, покусывая губы.
Губы от этого распухли и потрескались.
– И поэтому вы решили от нее избавиться?
– От Тони? – Кулачки разжались и обессиленно легли на колени. – Да я был против развода! Я не хотел оставлять ее одну, потому что она была совершенно не приспособлена к жизни.
Его квартира напоминала склад старых вещей. Комод. Трюмо. Пуфик. Софа. Ковер, свернутый рулоном и спрятанный в углу за тяжелым бархатом штор. В центре шторы выцвели, а снизу и сверху сохранили полосы темно-алого, исконного цвета. Витые шнуры сползают на ковер и застывают толстыми змеями. Роскошная семирожковая люстра с хрустальными подвесками давит на голову.
– Да, я женился по расчету. Я видел, что Тоня странновата, но… поверьте, там, где я рос и куда в перспективе мог вернуться, это странностью не считалось. Она… она просто тихая. Это я уже потом понял, что у Тони имеется навязчивая идея, но не испугался. Идея не мешала жить, она как… как странность.
– И что за идея? – Дашка не выдержала, покосилась на люстру, прикидывая, выдержат ли крепления вес бронзово-хрустального монстра. Ей почти слышался шелест винтов, выползающих из бетонных ячеек, почти виделись лопающиеся нити проводов, белая пыль штукатурки была последним предупреждением.
– Что она не родная.
– А это неправда?
– Конечно, неправда! Господи ты боже мой! Ее родители – милейшие люди. Они сразу объяснили мне проблему, не желая, чтобы я попал в неудобную ситуацию. Но я уже попал, ведь мы расписались. Официально-то Тонечка была дееспособна. Конечно, они предложили развод.
– Но вы отказались?
– Естественно! Тихое безумие с осенними обострениями против круглосуточного группового сумасшествия родного поселка? Да я готов был принять условия игры! А Семен предложил мне сделку. Он знал, что, рано или поздно, Тонечка останется одна, вот и пообещал помочь с карьерой в обмен на присмотр за Тонечкой. Я и присматривал. Понимаете, большую часть года она была вполне вменяема, но ближе к осени начинала нервничать. Все шло от книг. Она бралась перечитывать «Оливера Твиста» и рыдала. Читала и рыдала. Слезы сыпались градом. Потом два дня молчания, потом разговор, что она – не родная.
– А потом?
– Ну… иногда Тоня уходила из дому. В первый раз я испугался до жути, хотел в милицию заявить, но Семен остановил. Сказал, что это у нее бывает, что вернется, а будет заявление – будет и дело. А ну как узнают про то, что она сумасшедшая? Поймите, они хорошие люди, но им было очень стыдно за то, что дочь безумна. Они беспокоились, но… в общем, она тогда вернулась. И в следующий раз тоже. А потом я и сам привык. Ну это как отпуск ее. Поездка. Кто на дачу, а Тоня в путешествия. Возвращалась всегда сама и спокойная, чистая. Засыпала, чтобы проснуться нормальным человеком.