Маркин направляется вслед за ней, разминая сигарету.
Стоят, облокотившись на ограждение. Внизу тесный дворик, несколько тополей, десяток железных гаражей-ракушек. Дальше – улица Судостроителей, ряды домов до самого горизонта. По улице тащится, позвякивая, трамвай; прохожих мало, машин тоже. В палатках скучают продавщицы. Дождь…
Двенадцатый этаж. Маркин чувствует, как побежали по спине и под мышками холодные мурашки. Никак не может привыкнуть к такой высоте. Прямо под ними – заасфальтированная площадка и крышка канализационного люка. Эта крышка – точно мишень… У Маркина подрагивают колени, кончики пальцев противно пощипывает.
– Пойдем внутрь, – предлагает он, бросая окурок.
– Да, прохладно, – отвечает Елена. – Пойдем.
* * *
Надо все-таки попробовать пописать. В течение дня в голове потихоньку шевелились мыслишки, появлялись идейки, может быть, получится что-нибудь.
И вот Маркин уселся за стол. Делает пару глотков кофе. Раскрывает тетрадь, берет ручку…
Странное дело: почти всю жизнь, лишь с короткими перерывами, Маркин провел в частном доме – попросту в избушке – на краю Минусинска; всегда мечтал о квартире, широкой панораме с балкона, о большом городе. В пятнадцать лет впервые съездил в Ленинград, нашел там приют у панков, познакомился с рок-музыкой, затем каждое лето бывал в Новосибирске, Ленинграде, Омске, но все же основная жизнь была связана с его родной избушкой, с огородом и свиньями, с заготовкой дров… И начав писать, Маркин писал о больших городах, о человеке в большом городе, а теперь, осев в этом большом городе, в самой Москве, не мог почему-то писать ни о чем, кроме избушки, деревни, огорода… Теперь, наоборот, он бывал в Минусинске по месяцу– полтора, летом, и это время становилось для него самым светлым, он ожидал его весь остальной год, чтобы напитаться впечатлениями до следующего лета… Странно, но в Москве он давно уже ничего не видел, ничего интересного, о чем бы стоило написать.
Правда, кроме, так сказать, деревенских, огородных рассказов Маркин время от времени делает заметки, этакие полудневниковые размышления. Страницу-другую. Неизвестно, для чего и куда он может вставить эти заметки, просто они появляются, как бы сами ложатся на бумагу: Маркин почти что против своей воли их записывает…
И сегодня вот, повозившись с неполучающейся повестишкой, он переворачивает тетрадь задом наперед и начинает быстро и торопливо:
«Люди окутаны прозрачной, но крепкой, практически непробиваемой пленкой. К ним трудно подступиться. Они под защитой. Заметают следы, прячут лица, отводят глаза. Люди идут своим маршрутом, боясь сбиться с него. Люди знают, что вокруг обман и холод, вокруг капканы, ловушки, ямы. Ничего нет проще, чем оступиться, погибнуть. И довериться кому-то, соединиться, поверить – это конец. Держаться на плаву легче поодиночке.