– Блин, тошнит, – отвечаю.
– Ясен дундич. Сначала пиво, потом водяра, теперь винище. Любого затошнит.
Дэн мирно посапывает, ритмично стучась башкой о стену вагона. Толкаю его:
– Есть целлофановый пакет? – И чувствую, что вот-вот из меня брызнет.
– А? – не понимает Дэн.
– Да иди в переходе проблюйся, – советует Борис и сует мне в руки пустой батл из-под вина. – Как раз и это выкинешь.
Я спешу, куда он посоветовал. Бросаю бутылку в щель на мельтешащие шпалы, затем посылаю туда же содержимое моего пищевода. В три приема. Заодно еще сильнее жалею о потраченном полтиннике… Зря так круто начал, ведь не пил давно всерьез. Надо входить постепенно…
Возвращаюсь в вагон. Борис и Дэн уже с новой бутылкой. На этот раз – аперитив.
– Вот как надо, придурок, – говорит мне Борис, – на повышение градуса надо заливать. А ты – ты Хроныш и есть, – хлещешь все подряд без разбора.
– Отвянь, – отвечаю; в глотке жжет и першит. – Дайте хлебнуть.
Дэн подмигивает, подавая бутылку:
– Неплохое начало путешествия?
– Ничего вроде как…
– Дальше будет круче.
– Чувствую, раскуражимся на всю катушку, – сладко потянулся Борис и тут же озаботился: – А куда все-таки едем? Куда эта ветка?
– До Вязьмы.
– Это ж далеко.
– Ну, ближе где-нибудь вылезем. Да что грузиться – при башлях везде ништяк.
Борис сопротивляется:
– Я не хочу где-нибудь на полустанке куражить. Надо городок, со всеми удобствами чтоб, но с бедным населением, готовым на все. Чтоб девочки были, все такое. С пятисоткой чтоб чувствовать себя человеком.
– Это тебе надо в Белоруссию ехать. В Могилев, Бобруйск, там как раз такие расклады. – И, вспомнив про Белоруссию, Дэн тускнеет. – Корешок все зовет туда, кучу маз предлагает… Я был позапрошлым летом, так оттянулись!.. Там вот точно с пятьюстами нашими неделю можно как богу жить… Надо съездить скорей, а то возьмут в натуре объединятся, единую рублевую зону сделают, тогда уже так не будет…
Аперитив слегка меня оживил. Першение в глотке притихло, голова прояснилась.
Оглядываюсь. По соседству с Борисом сидят две пожилые тетки в спортивных штанах и ветровках, у одной между ног полумертвое деревце, другая держит на коленях корзину и там что-то шевелится. Слева от меня – пришибленный, сухощавый мужичок. Он завистливо поглядывает, как мы пьем. Тоже, наверное, хочется.
– Ну и что там твой поэт? – переводит Дэн разговор с поездок на литературу. – Расскажи, Мускат.
– Какой поэт еще?
– Ну, ты что-то кипятком в кафе ссался. Гениальный какой-то… как его?..
– А, Одинокий! – Борис заулыбался, словно ему сообщили о скором возвращении крупного долга; щедро глотнул аперитива и с готовностью закрутил шарманку: – Поэт действительно гениальный. Зощенко так о нем и пишет – гений… Я вообще-то стихи не люблю как таковые – поэзия давно уже крякнула, одни ошметки остались. Но у Одинокого штук пятнадцать стихов – супер просто! Вот, например: