— Да уж знаю. Вчера я проезжал вон там, — я простер руку в сторону тонущей в мутноватом мареве узкой полоски суши, отсекающей залив от реки. — И кое-что видел на маленькой полянке.
— Так ты подглядывал? Это нехорошо. Так настоящие пионеры не поступают.
— А я и не был в пионерах — из-за двоек. Меня не приняли, чтоб я не позорил ряды юных ленинцев. А что до подглядывания… Это не нарочно. Просто ехал мимо и видел. И подумал, что неплохо бы оказаться на месте того парня. Кто он такой?
— А зачем тебе? — Она лукаво улыбнулась и провела пальцем по орошенной испариной бутылке, оставив на стекле смутный слезящийся след.
— Да так… Хотелось бы на него быть похожим. Не знаешь, где мне этого парня найти?
— М-м-м… — красноречиво протянула она, я вздохнул, живо представив себе, что она имела в виду. — Ты меня не так понял, — поспешила она внести ясность. — Я не проститутка.
— У тебя еще все впереди. — Я поднялся из-за стола и кивнул на свой «Урал». — Прокатимся?
Секунду она пребывала в нерешительности, глядя на нетронутый «Туборг», потом махнула рукой, последовала за мной, уселась сзади и, заключив меня в кольцо своих рук, прижалась настолько плотно, словно спешила развеять мой последние сомнения относительно восковой спелости своего бюста. Мы тронулись в обратном направлении. Разбитая грунтовка пыльными волнами катила под колеса «Урала», я сбросил скорость до минимума — не потому, что беспокоила раскованность быстрой езды по пересеченной местности, а просто перед глазами вспух мутноватый туман, в медленном наплыве которого я по привычке угадывал скорое явление очередного отголоска Голубки — какого-то ее жеста или вздоха, позы или реплики, — и к тому моменту, когда мы оказались на знакомой уже мне по вчерашнему пикнику поляне, этот отголосок зазвучал в полную силу, обретя стройность формы: это была ее жестоко, чуть ли не до крови, закушенная губа.
Губы побаливали, саднили, так что посвист вышел не вполне звонким, однако подозвать Голубку все-таки удалось: и вот уже губа ее начала ритмично раскачиваться вверх-вниз прямо перед глазами, ее бескровная бледность разрасталась, формируясь в черты знакомого лица, то и дело пропадавшего за пологом вспененных волос — встречный ветер дул ей строго в затылок, потому что вы неслись сквозь лес по узкой, вспухающей корневыми жилами высоких сосен тропке на мотоцикле, это было на Николиной Горе, куда как-то отправились в гости к одному из ее бесчисленных приятелей, обитавшему в массивном старом доме с полукруглой открытой верандой, напоминавшей маленький сценический подмосток для домашних спектаклей, с шестью громоздкими колоннами, подпиравшими огромный, тяжело парящий над входом в сумрачные глубины дома балкон — там было скучновато, потому что на уютную эту усадебку время от времени накатывали волны каких-то в дымину пьяных молодых людей, а разговоры вертелись исключительно вокруг того, какой замечательный гол только что засадил в ворота соперников тутошний житель и большой любитель футбола Никита Михалков, или о том, что замечательная группа «Звуки Му» собирается завтра дать тут, в некоем подобии летнего театрика, что неподалеку от продуктового магазина, концерт на свежем воздухе. Вы послонялись по огромному участку, обнаружили в гараже мотоцикл и поехали покататься — на ваше исчезновение никто не обратил внимания, — заехали в лес, остановились, и Голубка пересела с заднего сиденья на топливный бак, лицом к тебе, подалась вперед, — ты толком и не заметил, когда она успела стащить с себя трусики, но под юбкой у нее ничего не оказалось — и вот она начала медленно опускаться, а опустившись, сказала, чтоб ты гнал, и ты погнал через лес: оттого-то так прочно и осела в памяти ее закушенная губа.