— Ничего, успеется, — буркнул один из них, уловив мой интерес к их трудам.
— До двух?
— Ага, до двух. Еще есть время. Успеется.
— Генерал? — спросил я.
— Да хоть маршал, — смачно сплюнул он. — Все там будем.
— Это точно.
Я повертел головой, оглядывая окрестности. Могила на самом краю полянки, траурный кортеж встанет на дороге, далеко нести гроб не придется — уже легче.
И участникам траурной церемонии легче, и той кукушке, которая засядет где-то неподалеку, дожидаясь удобного момента, чтоб прокуковать свою короткую песенку. Деревья расступались в этом месте, словно отшатываясь от сетчатой ограды территории, за которой громоздилось несколько, мусорных куч. За ними — пологая плошка высохшего болотца, его дальний край довольно круто взбирается на пригорок, поросший чахлым кустарником.
Я прикинул расстояние до загривка холма — метров пятьсот. Идеально. Сектор обстрела узок, но совершенно чист: тупиковая полянка лежит перед тобой как на ладони.
— А что там? — спросил я, указывая на взгорок.
— Ничего, — сказал землекоп. — Родные просторы — поле, грунтовая дорога. Она ведет к гранильной мастерской.
— Идеально, — опять подумал я вслух.
Сказал свое заветное «ку-ку», собрал вещички, сел в машину и уехал. И даже будет время, чтобы сделать напоследок пару затяжек с чувством исполненного долга: пока народ очухается, пока поймет что произошло… А определить, откуда стреляли, и вовсе смогут разве что менты, которые подтянутся на место в лучшем случае через час.
Осмотр пригорка окончательно развеял сомнения: стрелок расположится именно здесь, скорее всего слева от куста бузины.
— Что-то людей не видать, — сказал я, вернувшись к могиле и окинув взглядом пространство старого участка.
— Да сюда вообще редко кто забредает, — пожал плечами землекоп. — И потом, будний день. Работают люди.
— Да, работают, — кивнул я. — Но не все.
Перед глазами встал смутный очерк той фигуры, которую я видел в старом лесу по дороге сюда, и мне стало не по себе.
8
Далеко от места, в котором я его заметил, он не ушел: стоял, подняв голову, и прислушивался к беспокойному вороньему крику, осыпавшемуся с высокой кроны старого тополя, потом вздохнул, прошел за крашенную серебрянкой ограду, постоял у могильного камня, сдернул с плеча сумку, извлек из нее бутылку водки, какую-то завернутую в вощеную бумагу закуску, наполнил шкалик, опять тяжело вздохнул и выпил.
Наверное, он был настолько погружен в себя, что не слышал, как я подошел, а может быть, просто не подал вида.
— Здравствуй, Малахов, — сказал я.
— Здравствуй. — Он коротко глянул на меня через плечо и кивнул. — Заходи.