Лампа в башне погасла. Но Лили и не думала ложиться спать. Синяя борода отправился на покой, а вместе с ним и весь его белый и черный штат, и, по мнению Лили, теперь было самое удобное время взглянуть на запрещенное и тем более интересующее великолепие по ту сторону изгороди. Она тихо проскользнула в сени, и, незамеченная Дорой, которая еще сидела в кухне вместе с Зауэром, пробралась к двери, ведущей в сад. Чу, в воздухе вдруг задрожали необычайно трогательные звуки... вот опять — и опять! Звуки следовали один за другим, то усиливаясь, то замирая.
Были ли эти меланхолические звуки отголоском подавленного горя или молчаливого страстного желания счастья? Но это были звуки не человеческого голоса, а виолончели, раздававшиеся из открытого окна башни. Лили прислушивалась, затаив дыхание. Она не думала о том, что стоит в тоненьких туфлях на сыром гравии и что подол ее светлого муслинового платья выдаст ее завтра... Конечно, это не он извлекал такие симпатичные звуки из инструмента! Невозможно, чтобы это был тот самый человек, который дико скачет на лошади, наводя на всех страх, который запирает беззащитных женщин и стережет их, [5]
Под заключительные звуки адажио, которые тихо разливались в воздухе, Лили осторожно шла к павильону. Через изгородь она не могла ничего видеть — этого не мог даже высокий старый Зауэр, так как изгородь стала слишком высока и непроницаема, но в павильоне было окно, ради которого его и хотели уничтожить, по уверению Доры. Как часто она, бывало, лазила через это окно, чтобы играть с детьми того семейства, которое тогда нанимало соседний дом.
Теперь слишком поздно, и ее, наверное, никто не увидит, да, кроме того, павильон лежит в тени. Окно, вероятно, не открывалось с тех пор, как она закрыла его в последний раз, так как задвижки даже заржавели. Наконец, она осторожно отодвинула ставню. Перед ней лежал облитый лунным сиянием замок Синей бороды, и все то пленительное таинственное волшебство страшных сказок, в которых проливаются потоки крови, восстало здесь из чужестранной растительности и водяных снопов, поднимавшихся к небу и распавшихся серебряными брызгами; среди кустов мелькали белые мраморные статуи; стройные женские фигуры протягивали руки к небу, как бы стараясь избежать объятий плюща, обвивавшего пьедестал. Лунный свет отражался миллионами дрожащих искр в воде бассейна и на зеркальных стеклах больших окон; он безнаказанно заглядывал сквозь шелковые гардины в дом и в прекрасные глаза, о которых никто не знал, плачут ли они, или сияют счастьем.