жизни каждого человека, для соседей его часто остается даже незамеченным. Ну, может, царапнет чью-то душу, и то не очень. Мы все ведь уже на финишниой прямой, каждый это
знает - против природы не попрешь.
Вчера вечером Илья шел с рыбалки веселый - аж четыре "собаки" поймал! Угощал
рыбой старую Голду. Той страсть как хотелось свежей рыбки, а брать опасалась: рыба какая-
то незнакомая, лопоухая - передние плавники как уши у легавой собаки, и кто ее знает, кошерная ли, можно ли ее есть еврею, а спросить не у кого, синагога далековато. И разве в
этом чертовом океане нельзя поймать леща, или щуку, или карпа? Просто этот шлимазл Эля
не умеет их ловить,- решила Голда и дар не приняла.
Голде уже далеко за девяносто, сухая, согбенная, как вопросительный знак, каждое утро
шкандыбает она по бордвоку, резво так семенит птичьими ножками, зимой и летом в
сандалиях на босу ногу, далеко забирается , километра за три. А Илье всего 80, и его уже
нет. Правда, мы прошли войну, а даже советские кадровики считали год на фронте за три, так что мы с Ильей можем считать, что и нам, как той Голде, за 90. И мы еще не самые
дряхлые.
И вот приплелся он вчера вечером с рыбалки, раздарил соседкам своих "собак", должно
быть, принял с устатку стопку водки, уснул и не проснулся. Вероятно, так и было. А я
вечером с кем-то резался в шахмотья.
И раз этот артист Григорий трезвонит, значит, Илью уже увезли, у нас ведь без церемоний.
Церемонии это где-то там, где захотят родичи. У Ильи, кажется, их и вовсе не было.
Так-таки и не решил он вечную нашу с ним проблему холостяцкого бытия - не успел. Хотя
мы давно пришли к тому, что проблема эта решения не имеет. Он все же попытался
рискнуть - и не успел.
С высокой горы наших лет отчетливо видны все рогатки, все мины-ловушки, коими
обставлена эта проблема.
- Вот, скажем, сидишь ты рядом с симпатичной женщиной, - философствовал Илья, - вы
мило беседуете о том, о сем, вам вместе очень даже хорошо. Но это где-то на бордвоке, в
парке ли, только не дома. А стоит поселиться вместе, сразу же вылезают далеко не
эстетические подробности нашего стариковского бытия: то у тебя в брюхе бурлит
революция, газы неудержимо рвутся наружу, то моча не идет, и ты корчишься от боли, то, наоборот, ты ее удержать не в силах, от тебя воняет, то по три-четыре раза за ночь шлепаешь
в туалет, кряхтишь, харкаешь - словом, сам себе противен. Одно утешенье: этого никто не