Я о Параджанове. Я очень знаю этого несчастного человека. Тюрьма его не хочет, но он хочет в тюрьму. Нет, наверное, ни одной статьи Уголовного кодекса, по которой он сам себя не оговорил в моем присутствии. Но если бы лишь в моем… Он не находит себе художественного воплощения и неотрывно ставит свой бесконечный фильм на всех улицах среди людей. Некоторые из них плохие. Я знаю, что он всех раздражил и всем наскучил. Но не меня и не мне. Меня ему не удалось обвести вокруг пальца ни болтовней о бриллиантах, которые меня интересуют так же мало, как и его, ни прочим вздором. Я не замарала себя никаким имуществом, никаким владением. Мне можно верить. Я презираю корыстолюбцев. Параджанов также не из них. Он им обратен…
Но все его преступления условны и срок наказания может быть условный. Это единственный юридический способ обойтись с ним без лишних осложнений. Иначе это может привести его к неминуемой гибели. Конечно, не дело Грузии держать Параджанова в своей тюрьме. Мне больно соотносить одно и другое. Грузины были всегда милосердны к чудакам, безумцам и несчастливцам. Параджанов – самый несчастливый из них.
Мое письмо совершенно личного свойства. О нем никто не знает и не узнает. Я написала его для собственного утешения и спасения. Засим еще раз прошу простить меня. Позвольте пожелать Вам радостной, счастливой весны и всего, что потом. Что касается меня, мои радости и счастья совершенны. Во всяком случае я здесь, в Тбилиси.
Искренне Ваша Белла Ахмадулина. 12 апреля 1982 года».
Ей-богу, как же хочется верить, что эти проникновенные, извинительные слова поэта нашли отклик в душе партийного босса.
Но суд тем не менее был неизбежен. Словно в насмешку местом его проведения был избран Тбилисский Дом искусств.
Во время опроса свидетелей сестра Параджанова Анна, мать Гарика, сама стала задавать суду каверзные вопросы. Прежде всего, она потребовала от следствия объяснить, почему в комнате, где жил ее брат, был произведен обыск. Что искали, зачем перевернули все вверх дном? Ведь Параджанов только недавно вышел из заключения, он вернулся из лагеря в кирзе и бушлате, без гроша в кармане. Те пятьсот рублей, которые фигурируют в деле в качестве взятки, на самом деле принадлежат ей, она дала их брату, чтобы он спас ее сына. «А Сержик? Он – нищий. У него даже белья собственного нет. Он носит фланелевые трусы нашей покойной матери Сиран».
– Что ты несешь?! – взорвался подсудимый. – Ведь здесь, в зале, находится женщина, за которой я ухаживаю…
Впрочем, обвинение строго придерживалось своей линии: Параджанов – взяточник, спекулянт, человек, ведущий аморальный образ жизни, тунеядец, живущий без прописки. Однако во время перерыва между заседаниями явно что-то произошло, и, как по команде, атмосфера в зале суда неожиданно потеплела. Изменилась и тональность вопросов, и даже выражение лиц судейских. Улучив момент, грозный прокурор, прежде метавший громы и молнии, сменил гнев на милость, подошел к Параджанову и на ухо шепнул, что срока не будет: «Только, пожалуйста, Сергей, не бузите, не устраивайте публичного спектакля».