Но потом все обиды прошли. В минуты откровений Шемякин признавался: «Я слишком много занимаюсь философией, размышляю о своем бытии, о бытии человека вообще… Поэтому обижаться – это для меня пройденный этап. Я просто анализирую и стараюсь понять, что же все-таки с людьми происходит. И прихожу к выводу, что человек – довольно мерзкое существо. Иногда даже стыдишься своей принадлежности к человеческому роду. Последние годы я больше люблю животных, чем людей.
Есть небольшой круг нормальных «человеков». Очень небольшой. И он, к сожалению, уменьшается… Конечно, человек – это существо очень странное. С одной стороны, можно очень много говорить о простом народе и восхищаться им, как в свое время это делали наши великие писатели типа Горького. С другой стороны, я очень много хлебнул от простого народа. И неизвестно, от кого больше – от своих собратьев по кисти и резцу или от народа…»
С Высоцким они не раз говорили об эмиграции. Владимир Семенович, конечно, прекрасно понимал, что на Западе у него нет никаких шансов сниматься в кино или работать на сцене из-за языкового барьера, что на концертных площадках его ожидает печальная судьба Александра Галича, на первом выступлении которого в Париже был аншлаг, на второй – лишь половина зала, а последующие уже проходили в пустых помещениях. Песни Галича оказались чужими даже для русских эмигрантов первой волны. Благородные старики не понимали, о чем он поет, зачем употребляет такие неблагозвучные слова, как «говно»… Высоцкого же тем более они бы вообще отторгли.
По мнению Шемякина, Владимира ошеломило первое знакомство с Америкой. Вернувшись из Штатов, он сказал другу: «Мишка, вот страна, в которой мы с тобой должны жить и работать». Поэтому Высоцкий так живо занялся киносценарием «Каникулы после войны», уверяя Шемякина, что он будет поставлен в Голливуде. Такие были мечты…
Но самым ярким из американских впечатлений Высоцкого было его знакомство с Иосифом Бродским. «Высоцкий, приехав оттуда, – рассказывал Шемякин, – недели две просто не давал мне жить. Все время показывал книжку, где было написано: «Большому поэту Высоцкому». «Бродский меня назвал поэтом, ты посмотри, Мишка, посмотри!» – он ликовал. Он же сильно комплексовал тогда. Перед Евтушенко, Вознесенским. А те время от времени тыкали его, как щенка. Володя с обидой вспоминал один такой вечер, когда он пел свою недавно написанную, сильнейшую «Баньку по-черному»: «Пришли цыгане, пришел Андрей – в белом шарфе своем, как всегда. Я стал им петь «Баньку по-черному». Смотрю, у цыган слезы на глазах… Я вытер пот, вижу, что люди в восторге. И вдруг подымается Вознесенский, шарф поправил, подходит ко мне, положил мне руку на плечо и сказал: «Растешь!»