– Мишка, этого не может быть! Я здесь, в больнице, стал думать об этом и вспомнил эту свою песню…
Он прислонился к окошку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая – там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и нас не греет… И вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и воем потихоньку… Жуть!.. Это тоска его, перед самой его смертью, которая его ела! Казалось бы – ну что еще нужно парню? Живет в том же месте, где живет Ив Монтан, у жены его там колоссальное поместье, сад, деревья подстрижены, и цветочки… А он мне звонит: «Мишка, если не приедешь – повешусь! Потому что я смотрю на эти французские деревья, и мне повеситься хочется! Что мне здесь делать?!» И вот это безумие вангоговское, Володькины рыжие волосы, как в больнице бывает – клочками, и пунцовая байковая пижамка Ивана Бездомного… И стоим мы оба, и ревем – о каких-то неведомо куда улетевших лебедях… А при всем этом – солнышко, солнышко, солнышко, за окном – французики, кепочки, помпончики, а тут стоят два каких-то осколка римской империи, и тошно им… Ну нам всегда плохо – куда русского не привези, ему всюду плохо!..»
После выписки из больницы Высоцкого они виделись в Париже еще раз, чтобы расстаться уже навсегда. Шемякин собирался в Грецию, Владимир уезжал в Москву. Михаил на прощание лепетал какие-то бессвязные слова:
– Володька, вот ты видишь – корабли плывут, деревья там… По небу облака плывут, по Сене кораблики. Кто-то гудит: у-у-у! Давай, назло всем – люди ждут нашей смерти, многие… И ты им доставишь радость! А давай назло! Вдруг возьмем и выживем! Смотри – цветут деревья. Париж, Риволи, Лувр рядом!.. Вовка! Давай, а?..
Но видел: у Высоцкого в глазах была уже такая странная печать смерти.
– Мишенька, попробуем! – только и сказал. Сел в желтое такси, помахал рукой из открытого окна и уехал. И сразу стало пусто-пусто…
Когда случилось самое страшное, Шемякин был в Афинах и, естественно, ничего не знал. Сидя поздней душной ночью в ресторане со своей знакомой американкой, Михаил пил анисовую водку – узо и болтал о всяких пустяках. Но чувствовал: с его спутницей что-то происходит. Неожиданно она взяла его за руку и спросила: «Ты сильный человек?» – «Да, конечно». Она еще крепче сжала его ладонь: «Ты точно сильный?» – «Ну, конечно, милая! Ты что? Мы все, как атланты, вообще всю Землю держим на плечах!» И увидел в ее глазах слезы. В этот момент он все понял. Взглянул на нее и спросил: «Володя?..» Она заплакала и сказала: «Кончено!»
Для него утрата друга была самой большой болью в жизни. Шемякин говорил: «Потерять такого человека – такого живого, самого остроумного, самого безумного, самого близкого!.. Вот так, как иногда в детстве мы ловим маленьких рыбок: набираешь – счастье! – а они ускользают… Вовка взял – и ускользнул. Нечестно, нечестно! Обманул меня!..»