25 мая 1895 года, оглашая приговор, судья сказал:
— Преступление, которое вы совершили, настолько ужасно, что я с трудом удерживаюсь, чтобы не выразить все те чувства, которые испытывал бы при этом любой честный человек, присутствующий при унизительном разбирательстве.
Что за разбирательство? Дело в том, что маркизу, то бишь истцу, ничего не стоило с помощью частных детективов набрать «компромат» против Уайльда, и все представшие перед судом одиннадцать юношей дружно дали показания о том, что на стезю порока их вывел не кто иной, как Оскар Уайльд. Что именно он — их совратитель.
Уайльду дали максимальный по тем временам и законам срок: два года тюрьмы. Во дворе суда собралась толпа, которая по случаю приговора устроила хороводную пляску с хохотом и пением. Когда Уайльда вместе с другими осужденными перевозили из Лондона в небольшой городок Рединг, находящийся по соседству с Оксфордом, городом его юности, кто-то из зевак в толпе, окружившей арестантов, узнал писателя и плюнул ему в лицо.
Поверженный кумир! От любви до ненависти — всего полшага. Сразу перед Уайльдом разверзлась пустота. Друзья покинули его. Поклонники его таланта разом замолчали. Жена ушла от него еще до начала процесса. Скрытые враги, ликуя, перешли в лагерь врагов открытых. В театрах перестали ставить его пьесы. Книготорговцы сжигали его книги. Каждый норовил заклеймить позором своего бывшего кумира.
Для писателя началась совсем другая жизнь. Однако он не жаловался ни на кого, никого не обвинял, он остался верен себе и мужественно и смиренно отбыл свой срок заключения, весь этот двухлетний ад, и все — «за чрезмерность мечты», как выразился Бальмонт. Хотя, конечно, иногда отчаяние перехлестывало через край. В одну из таких минут он писал лорду Альфреду:
«После страшного приговора, когда на мне уже была тюремная одежда и за мной захлопнулись тюремные ворота, я сидел среди развалин моей прекрасной жизни, раздавленный тоской, скованный страхом, ошеломленный болью. Но я не хотел ненавидеть тебя. Ежедневно я твердил себе: „Надо и сегодня сберечь любовь в моем сердце, иначе как проживу я этот день?“ Я напоминал себе, что по крайней мере ты не желал мне зла. Я заставлял себя думать, что ты только наугад натянул лук, а стрела пронзила Короля сквозь щель в броне. Я чувствовал, что несправедливо взвешивать твою вину на одних весах даже с самыми мелкими моими горестями, самыми незначительными потерями. Я решил, что буду и на тебя смотреть как на страдальца. Я заставил себя поверить, что наконец-то пелена спала с твоих давно ослепших глаз. Я часто с болью представлял себе, в каком ужасе ты смотришь на страшное дело рук своих. Бывало, что даже в эти мрачные дни, самые мрачные дни моей жизни, мне от всей души хотелось утешить тебя. Вот до чего я был уверен, что ты наконец понял свою вину…»