Вскоре из Москвы приехала Мира, я заранее узнал день ее приезда и на следующее утро пошел к ней домой. Мира не знала, что я получил пропуск, и когда я в 7 часов утра вошел к ней в комнату, то в первый момент Мира решила, что я уже освободился... Комнатка у Миры была метров шесть, не больше, практически без мебели. На отпиленных чурбаках лежал простой матрац, да еще имелись небольшой столик, колченогий стул и скрипучая табуретка. Была, правда, еще тумбочка лагерного образца... Первый раз в жизни мы вместе позавтракали и пошли по мосткам на работу – Мира в свою Проектную контору, а я – в лагерь... Какое-то время мы шли рядом, потом из предосторожности я отстал на несколько десятков метров и, вглядываясь в родной силуэт, шел за ней до самой вахты. У входа в Проектную контору Мира оглянулась и исчезла за дверью, а я отправился дальше, вниз, и метров через двести показался мой «дом», лагерь...
В середине октября меня неожиданно вызвал майор Воронин, он наконец вернулся из отпуска. Я пошел, ничего хорошего для себя не ожидая. Войдя в кабинет и стоя у дверей, доложил свои установочные данные. Майор, к моему удивлению, тоже встал и, глядя на меня, не повышая голоса, медленно изрек:
– У вас, Боровский, срок двадцать пять лет, по существующей инструкции мы имеем право выдавать пропуск выхода за зону только заключенным, отбывшим две трети срока. Вам пропуск выдали ошибочно, и я его у вас отбираю. Вам понятно?
У меня занялся дух... У... у... у... сволочь...
– Да, понятно, но на шахте № 29 идет интенсивная работа по монтажу рентгеновского аппарата, который им очень нужен, и без меня эта работа не может быть закончена, как же быть?
– Не знаю, это не мое дело. Все, идите.
Долго-долго в тот вечер я ходил в своем кабинете из угла в угол и думал, думал... Что я должен сделать, что предпринять? Конечно, в первое же воскресенье, когда я не явлюсь в лагерь 29-й шахты, там забьют тревогу, выяснят, что произошло, и, естественно, будут стараться любым способом заполучить меня в лагерь насовсем, но здесь упрется Токарева. Что же будет? Чья возьмет? В общем, было над чем поломать голову. В глубине души я питал призрачные надежды, что если я сделаю третий рентгеновский аппарат, мне, может быть, и в самом деле сбросят толику, я никогда не забывал слов, оброненных полковником Тепляшиным на 40-й шахте. Времена сейчас совсем другие, Сталин, слава Богу, околел, вся лагерная система начала шататься, это мы чувствовали... А вдруг и на мой труд обратят внимание? Возьмут да и сбросят срок? И мы с Мирой заживем по-человечески, заведем еще детей и до конца наших дней будем вместе...