Две недели карантина пролетели быстро, и нас должны были распределить по бригадам. Но сам я, помня уроки старого вора на пересылке, не предпринимал никаких шагов, чтобы устроиться потеплее, и решил не высовываться. Пусть все будет так, как должно быть...
Однажды днем в наш 28-й барак зашла большая комиссия во главе с главным механиком шахты № 40 Н. Носовым. Небольшого росточка, не совсем трезвый, Носов был настроен весьма дружелюбно, что мне очень понравилось. Сопровождали его нарядчики-зыки, один из них держал в руках стопку карточек с фамилиями и установочными данными заключенных, имеющих какие-либо рабочие профессии – слесаря, сварщика, электрика и т. п. Заглянув в первую карточку, нарядчик выкрикнул мою фамилию, и я подошел к столу комиссии, поставленному посередине барака. Носов предложил мне сесть и стал расспрашивать, кто я и откуда, что знаю и что умею.
– Чертить умеете? – спросил он вдруг.
– Умею, – не совсем твердо ответил я, так как в бытность начальника лаборатории автоматики чертить мне приходилось не очень часто.
– Пойдете работать по электроснабжению шахты? – спросил Носов, дружелюбно рассматривая меня.
– Да, конечно, – ответил я.
Мой карантин кончился...
Умом Россию не понять...
Ф. Тютчев
Утро следующего дня началось для меня, как и для всех в бараке, истошным воплем дневального:
– Подъем!
Было 7 часов утра. Я встал, оделся, умылся, бриться не надо, так как брили нас в бане раз в десять дней, сходил в столовую, равнодушно проглотил порцию овсяной каши, около вахты нашел свою бригаду мехцеха и пристроился к ней. В бригаде было человек двадцать пять, все с любопытством, но дружелюбно посматривали на новенького. Все в бригаде простые работяги: слесари, электрики, сварщики, кузнецы. Большинство – русские, но были и украинцы, и из Прибалтики, был даже француз из Парижа, который по-русски знал всего несколько слов. Я подошел к нему и, вспомнив свое детство, довольно уверенно сказал:
– Tu comprends, tu pardonnes…
Француз радостно закивал головой.
Почти все они были пленяги, бывшие рядовые. Вскоре я с ними близко сошелся и даже подружился – я к ним и они ко мне относились прекрасно, с взаимным уважением, что сыграло немалую роль в моей дальнейшей судьбе. Мой отец любил повторять старую английскую пословицу: «Не тот герцог, кто среди матросов герцог, а среди герцогов матрос, а тот герцог, кто среди герцогов герцог, а среди матросов матрос».
Шахта № 40, на которую нас вели работать, была расположена примерно в полутора километрах от лагпункта, что создавало чрезвычайное неудобство и для работяг, и для начальства. Три раза в сутки лагерь должен был передаватъ шахте примерно три тысячи зыков, то есть по тысяче в смену. При передаче рабочей силы необходимо было всех сосчитать, каждого прошмонать с ног до головы, построить и по плохой дороге, а зимой по глубокому снегу, в сопровождении солдат с автоматами и собаками доставить до вахты шахты либо лагеря и сдать (опять после шмона!) всех по счету. Учитывая, что сторожившие нас вохряки с трудом могли сосчитать до сотни, процесс счета заключенных голов превращался в высшей степени мучительную процедуру. Сколько было ошибок, ругани, изощренного мата, а иногда и затрещин, но надо отдать должное вохрякам и солдатам, они точно знали, кого можно долбануть, а кого только обругать. Вся эта операция происходила в тундре, порой при сорока мороза и пронизывающем ветре, при плохом питании, в плохой одежде... В первую очередь выпускали за зону бригады шахтеров и строителей на поверхности. Каждую бригаду солдатам конвоя передавал старший нарядчик со своими помощниками, нарядчик держал в руках длинную фанерку с фамилиями зыков либо стопку небольших карточек из картона, на каждого зыка – отдельная карточка.