Лещев достал из багажника бутылку коньяка и два полиэтиленовых стаканчика.
– Давай, майор, расслабимся.
Булыкин отказался.
– Обратно поведу я, а вы пейте.
– Твою мать! – выругался мэр, наливая в стаканчик. – Твою мать! – повторил он. – Что происходит, майор?
– А что происходит? Как жили в дерьме, так и живем. Только дерьма стало еще больше. Такой дружбы котов и мышей, как у нас, наверно, нигде нет.
– А я, по-твоему, кто?
– Вам видней, – отозвался Булыкин, посматривая по сторонам. Разговор этот был ему в тягость.
– В чем-то я мышь – это точно, – согласился мэр. – А в чем-то кот. Должен быть котом, но – не получается. Знаешь, чьи дачи там строятся? – Лещев кивнул на холм в излучине Волги. – Моего помощника Царькова, твоего начальника Шокина и нашего будущего мэра Рогова. Забор в забор.
Булыкин усмехнулся:
– Вы же сами, наверное, участки им выделили.
– Сам, – признал Лещев.
Царьков не раз уговаривал его взять участок на этом холме, рядышком с собой. Брал на себя все расходы. Он, Лещев, затянул с ответом. И Царьков перестал предлагать.
Лещев налил себе еще. Никита следил за его движениями. Он знал, что мэр может выпить хоть тазик. Но сейчас он взвинчен. Еще не хватало, чтобы его развезло. Возиться с ним…
Мэр сел прямо на землю. Замер с опущенной головой. Задумался о губернаторе. Валерий, Валерик… Как можно жить с таким именем? Мужик до мозга костей, Лещев любил находить что-то немужицкое в начальнике. Раньше презирал Сапрыгина за его безукоризненные костюмы и галстуки. А потом стал обезьянничать. Только те же костюмы сидели на нем мешком, брюки морщились гармошкой, зад провисал, вязь галстуков он так и не освоил. А уж о физиономии и говорить нечего. У Сапрыгина всегда такой цвет лица, будто он только что вышел от визажиста. И стрижется он каждую неделю. А у Лещева будка, как у полярника. Красная, обветренная, толстые губы высушены, нижняя губа висит вареником. Эх!
Никак не мог простить Лещев Сапрыгину и своего холуйства. Раньше он таким вкрадчивым и прогибучим не был. Конечно, не ради себя прогибается. Ради любимого города, ради людей. А все равно обидно.
Но больше всего не мог простить Лещев неблагодарности. Привез губернатору лосенка, детеныша убитой лосихи, двухмесячного, пугливого и потерянного, все-таки сирота. Сапрыгин глядел на него с нежностью, в темя целовал, из бутылочки молоком поил, а его, Лещева, даже слова теплого не удостоил. Обычно ведь как. Я тебе подарочек, ты – мне. Это даже в психологии описано – правило взаимного обмена. Плевал губернатор на это правило. Эх!