Дверь тихо открылась и, вместе с опьяняющим парфюмерным букетом талого снега и хвойной свежести, кто-то вошел. Сел на коврик у кровати, прижал голову к моим ногам… К ударам моего пустившегося вскач сердца присоединился шепот, как шелест листьев к перестуку дождя:
— Прости, прости… завтра я должен уехать. Я обязательно найду тебя. — Его рука сдернула одеяло с моего свернувшегося калачиком тела, а губы… Господи! Губы прильнули к щиколотке! До чего ж они были горячие. Ожег. Это был ожег. Пятой степени — когда во всем существе не остается ни единой капельки здравого смысла…
Я вскрикнула, испугавшись своих ощущений.
— Рита? Это ты? — он слегка отстранился.
— Да…
Когда он коснулся моих губ, я знала, что он заметил свою ошибку. Почувствовал, что целует не Риту и еще понял, что я не прогоню его.
…Он ушел затемно. Я никогда больше не видела своего первого мужчину. Но твердо знала — именно его буду искать всю жизнь, пытаясь узнать в каждом новом увлечении. Заведомо осознавая ошибку и предчувствуя разочарование. Кстати, увлечений было совсем не много. К Рите Майкл не вернулся. Свою дочку я назвала Машей.
Машка — мое счастье. Да, идиотские истории бывают Великими.
10
Загородный ресторанчик в пригороде Брюсселя на берегу озера Женваль в то лето 1944 выглядел почти так же, как и сегодня. Деревянная терраса над водой, столики на открытой веранде и на траве. А вокруг — мирный комариный вечер. Закатное солнце заливало окрестности идиллическим бронзовым светом. Анна и Мишель, одетые празднично, стояли у парапета, глядя на тихую воду.
— Озеро покрылось бронзовой чешуей. И все вокруг словно отлито из тепла и милосердия. Это твой любимый цвет — прощальный и торжественный. Наполненный верой и обещанием счастья. Если изъясняться высоким стилем, — Мишель щелкнул аппаратом.
— Именно! Очень-очень высоким! В эти часы на меня находит что-то такое… Такое огромное, важное. Я могу запеть, читать стихи или просто разреветься. Словно прикасаюсь к чему-то самому главному… Как в церкви… Вот сейчас — смотри… — она раскинула руки и зажмурилась — море любви и мы в нем… Все едино и все — любовь. Чувствуешь, чувствуешь, как щекочет в носу?… Я смешная?
— Ты — чудесная, живая, настоящая… — обняв ее, зашептал Мишель в пахнущую ландышем шею, в шелковистые теплые волосы, — Я тоже хочу быть таким. Но получается редко. Только я знаю наверняка: есть мгновения, когда мы можем, нет должны быть, обязательно должны быть до конца честными. Честными в своей любви к миру. Ведь он так предан нам и так беззащитен.
— Беззащитен… Как эта чудесная шоколадница, что доверчиво сидит у твоей руки. Будто знает, что эта рука не убьет ее — хрупкую, беззащитную. — Все по-настоящему прекрасное беззащитно. Перед пошлостью, ложью, злобой, — Мишель подставил лицо солнечным лучам и величественно забронзовел.