— Что же ты, Поликарпий, погорельцев водой поишь? Им сейчас совсем другого надобно. Скажи Груше, чтоб для девочки шоколаду согрела, а для родительница ее я особое средство имею. — Высокий вальяжный барин достал из шкафчика пузатый графинчик и налил в две рюмки темного вина. — Не робейте, сударыня. Это настоящий португальский портвейн. Вам надо взбодриться, да и не прочь ангела-хранителя поблагодарить — еще бы с полчаса, и конец моим владениям, — хорошо, пожарные живо управились, да и ветра в другую сторону. А то бы все в один костер пошли, правда, детка? — Он с улыбкой протянул девочке принесенную горничной чашку.
На чашечке были нарисованы сидящие друг подле друга попугайчики, а пахло от нее и дымило так дивно, что Настя не решилась взять, спрятала лицо на груди матери и расплакалась.
Так и познакомились нищие погорельцы с Яковом Ильичем Лихвицким — известным в городе богатеем, владельцем кондитерской фабрики, пекарен и множества магазинов, из которых один был аж на самой набережной — весь зеркальный, хрустальный, ароматный и с шоколадным ангелочком в окошке. Супруга Лихвицкого, Софья Давыдовна — женщина болезненная, томная, жалостливая, услыхав историю молодой матери, взяла ее себе прачкой и жить положила при городском доме, в отдельной комнате, солнечной, просторной, обставленной всякой узорной мебелью.
В семействе Лихвицких подрастало двое детей — старшему, Володе, было уже восемь, а младшей дочери Зосеньке едва стукнуло четыре. К ней и была приставлена прачкина дочка для забавы, ведь тяжко малому ребенку целый день в кроватке лежать. А что поделаешь, каких угодников ни молили, не помогло — родилась девочка калекой — обе ножки сухие и в разные стороны развернуты. каких только докторов ни привозил для дочки Яков Ильич — и французов, и немцев, и своих, и кудесников-целителей. Вначале говорили: «Рано судить, подождать надо, авось подрастет». А после и вовсе печально головами закачали: поздно, ничего, видать, изменить нельзя. Вот если карлсбадские грязи попробовать, или киргизские соли… А, может, на богомолье в Афон матушку отправить.
Все советы восприняли Лихвицкие, только и к тринадцати годам Зося могла передвигаться лишь на специальной сидячей колясочке, пряча под юбками искривленные ноги.
— Как ты думаешь, Настя, я непременно стану ангелом на небе, когда меня Боженька заберет? Отец Никодим говаривал, — очень важным ангелом. — Спросила Зося свою служанку, давно ставшую подружкой.
Девочки сидели на большом балконе, заплетенном вьющимися розами, и рассматривали нарядных людей, устремленных в эти вечерние часы к приморскому бульвару. Особняк Лихвицких был одним из самых видных в переулке, и многие из гуляющих, задрав голову к балкону, приветствовали чаевничающих там девочек. А пройдя подале, люди качали головами, кручинились: видать, не все блага за деньги купить можно.