— Знаешь, мы, пожалуй, успеем на девятичасовой. Ты постой здесь, а я произведу разведку.
— Нет, нет я с вами!.. — Аля схватилась за Женькину руку. — А то ну-кось потеряюсь…
Женьке вдруг захотелось быть страшно ласковым.
— Не потеряешься. Ну, бежим, малыш, а то ну-кось опоздаем!
…На этот раз уже Женька не мог сосредоточиться, и многое проходило мимо него. На экране красивая колхозница плакала от любви к секретарю райкома. Слезы ее были искренни, но женщина эта была что-то не в Женькином вкусе: он не очень ценил в женщинах энергию и ретивость.
Героиня фильма даже чем-то напоминала Женьке собственную мать, женщину твердых, решительных повадок, к которым он привык, но которых не хотел бы видеть в будущей подруге.
Рассеянность и туман в душе мешали Женьке сосредоточиться и хотя бы посочувствовать героине, как она того, бесспорно, заслуживала. И это за него сделала Аля.
— Ведь это такая женщина, такая женщина! А он — в сторону!..
Женька с любопытством посмотрел на Алю, как смотрят на дитя, сказавшее вдруг какую-нибудь мудрость.
— Бывает, малыш, бывает, — сказал он, слегка задетый. Но тут же пошутил: — Только ты не переживай, увидишь, героиня непременно найдет свое счастье в самоотверженном труде на благо…
Аля вдруг прервала его очень серьезно:
— Не надо, Женя! Зачем шуточки?
Он еще больше удивился, но улыбнулся широко.
— Сдаюсь! — и пожал ее согревшуюся ладонь.
В этот вечер уже не Аля, а Женька спросил первым:
— Ну, когда же встретимся?
От матери Женька не считал нужным скрывать эти встречи. Тем более что она поинтересовалась, где это он теперь почти каждый вечер шастает.
— С подшефницей ходил в филармонию. Осваиваем классическое наследство.
— Это с Алевтиной, что ли? — не сразу поняла Екатерина Тимофеевна и покачала головой: — То-то, я вижу, заниматься стало некогда: все вечера где-то «осваиваешь»…
Сама она Алю уже давно не видела и, придя в отделочный цех, остановилась, неприятно задетая: Аля за это время и похудела, и выросла, и постройнела, и вообще стала какая-то другая. Стала выше, потому что поднялась на каблучки, потому что высоко начесала волосы. Тоньше, потому что на ней было темное прямое платье вместо пестрого расклешенного, в котором ходила раньше. Стала бледнее, потому что, наверное, на одном хлебе сидела: иначе откуда же сразу платья пошли да туфли; вот и сумочка модная на верстаке лежит. И красивее стала девчонка, потому что влюблена, — это сразу поняла Екатерина Тимофеевна. Сияет, ну просто сияет, дурочка!
И Екатерина Тимофеевна не сдержалась, улыбнулась. Аля же засмущалась, забормотала что-то: