Она повернулась и пошла. И у Екатерины Тимофеевны не нашлось слов, чтобы ее задержать. Она подумала: «Все, что сказала, — все впустую!..»
Но оказалось, не впустую: дней через пять после того к ней пришла Дуська Кузина, язвительная и холодная.
— Сжила, значит? — прищурившись, спросила она и села без приглашения. — Своя-то рубашка ближе к телу оказалась, товарищ Беднова. А я ведь правду думала, что ты у нас такая сознательная.
— С ума, что ль, сошла? — удивилась Екатерина Тимофеевна, но сердце у нее упало.
— Сошла — в Белых Столбах сидела бы…
И Дуська с ледяной суровостью рассказала, что Аля, даже расчета не оформив, все бросила и уехала в деревню.
— Говорят, два дня прометалась, а потом была такова. Ты не думай, она никому ничего не сказала. Это я сама догадалась, какой ее ветер поднял.
— О чем же ты, интересно, догадалась? — тихо спросила Екатерина Тимофеевна.
— Да обо всем… Ты думаешь, я ум-то до конца с мужиками растеряла? Немножко осталось. Пока Евгения дома нет, ты ее и намахала. Что она против тебя с твоим авторитетом? Перышко птичье. А ведь только было жизнь начала…
Екатерина Тимофеевна собрала всю свою волю.
— Что это ты вдруг такая добрая стала? И как ты можешь говорить? А если это сам Женька решил покончить?
Дуська криво усмехнулась.
— На сына-то хоть не ври. Сын у тебя сто сот стоит!
Она полезла в сумочку, достала измятое письмо.
— Почтальон сегодня девчатам в общежитии отдал, а они мне принесли, чтобы в деревню адрес узнать. Сейчас скажешь, зачем я чужие письма смотрю! А ты бы не прочитала? Мне Алька тоже не вовсе чужая…
И подала конверт Екатерине Тимофеевне.
«Здравствуй, Аленький! — писал Женька. — Как жизнь, работа? Как даются науки? Вижу тебя, склоненную над тетрадкой в „тиши“ общежития. Перо скрипит, пальцы, конечно, в чернилах, на носу пот проступает от серьезности… Трудно, малыш, понимаю!
Что пишут из твоих „Гусят“ или „Поросят“, как их там?.. Маленький Ягодкин здоров? Что касается меня, то я в норме, хотя в первый раз в жизни тоскую. Запустил даже кастровскую бороду, и видик у меня тот!.. Прошу, Аленький, узнай, как там мать… Хотел я ей написать, но пока не решаюсь. Пусть уж страсти улягутся…»
Строчки поплыли, Екатерина Тимофеевна сжала и без того мятый конверт.
— Вот, — уже мягче сказала Дуська, — вот видишь, Катя… А письмо-то отдай, я его Альке перешлю.
— Погоди, — тихо отозвалась Екатерина Тимофеевна. — Надо это все как-то… Ты мне оставь адрес, я сама напишу…
Дуська ушла, а Екатерина Тимофеевна долго еще сидела, подперев кулаком отяжелевшую голову.
Потом она встала, отворила окошко. День был совсем голубой, свет мягко бил по глазам, воздух плыл и нес с собой запах взрезанного арбуза и еще чего-то влажно-сладкого, непривычного после холодной зимы.