Луговой останавливается, сверяет направление и снова торопит Карего...
На бархан приехали, когда уже показалось солнце. Луговой поставил теодолит, взял азимуты на последние пункты, наложил на схему. Треугольники получились хорошими.
— Здесь строим пирамиду, — радостно сказал он.
— Как назовем? — спросил Самит, щуря глаза.
— Любаш-кыз...
Самит рассмеялся.
— Шутишь, товарищ... Наверное, Кара-бархан.
— Да, ничего не поделаешь.
— Плохой ты мулла, товарищ. Совсем...
— Вот еще посмотрим вперед. Еще один пункт — и мы должны видеть пирамиды Меденцевой. Будем привязываться к ним.
— Зачем привязываться? Меденцев джаман девчат...
— Джаман, говоришь?.. — Луговой, ведя трубку по горизонту, вдруг увидел на высоком бархане веху.
— Откуда такая? — Он повернул к Самиту встревоженное лицо. — Ты видишь? Вон на черном бархане!..
Самит сделал ладонью козырек, прищурился, вглядываясь в том направлении, куда указывала труба теодолита.
— Веха, товарищ. Самый настоящий. Кто ставил?
— Кто же? Наверное, Меденцева... А это значит, что-то не так. Там должен быть наш пункт, понимаешь, Самит? Кто-то из нас идет с ошибкой... Ничего не пойму. Неужели мы начали с ошибкой на целую сторону треугольника?..
Луговой торопливо достал схему, журналы рекогносцировки. Начал проверять углы, накладку. Пункты ложились по старым точкам. И местность, если сравнивать с картой, как будто была та. Местность! Барханы да тальник, хотя бы один ориентир. Даже ни одной мулушки не сохранилось. И названий их никто не помнил. Черт знает откуда их списали. Может быть, с карт времен Пржевальского. Кара-бархан! А может быть, Кызыл-бархан? Они как два родных брата, а между ними километров пятнадцать.
Луговой снова посмотрел на веху, и снова у него заныло сердце.
— Нужно съездить к ней, — проговорил Луговой.
— Верст двенадцать, товарищ! — испугался Самит.
— Хотя бы сто! Нужно — и все... Впрочем, ты поезжай на стан. Скажешь Санкевичу, что задержался.
— Вместе выехали, вместе и приезжать. Что я стану говорить?
Спорить с Самитом было бесполезно. Он отличался упрямством.
Через несколько минут они были на пути к загадочной вехе. И лошадь, и верблюд, почувствовав новый перегон в противоположную от стана сторону, шли неохотно. Карий все сбивал влево, к стану, а верблюд кричал протестующе и жалобно.
Луговой почувствовал голод.
— Самит, у нас ничего нет перекусить?
— Только баурсак.
— Угощай.
— Ага, а сам велел ничего не брать! Нельзя слушать тебя, товарищ!
Самит запустил руку в промасленный мешочек и вытащил горсть темных, испеченных на бараньем сале мучных шариков.