Шлем имел три гребня из конского волоса, окрашенного в красный цвет, средний поддерживал сфинкс, а боковые — два пегаса. В правой руке богиня держала образ крылатой Победы, большой — как говорили, в человеческий рост, — и, стало быть, статуя Афины целиком имела в высоту не менее тридцати пяти футов.
Затаив дыхание, Александр взирал на это великолепие и думал о славе и мощи города, создавшего его. Он думал о величии людей, построивших театры и храмы, отливших бронзовые и высекших мраморные скульптуры, создавших фрески чудесной красоты. Он думал об отваге моряков, за все эти годы добившихся бесспорного господства на море, о философах, проповедовавших свои истины в этих великолепных портиках, о поэтах, ставивших свои трагедии перед тысячами взволнованных зрителей.
Он ощутил, как его переполняет восхищение и волнение, и со стыдом вспомнил колченогую фигуру Филиппа, непристойно пританцовывавшего среди тел погибших при Херонее.
Александр посетил театр Диониса у подножия акрополя, осмотрел здания и монументы на большой площади, где была собрана вся память города. Но особенно его восхитил Изящный портик с огромным циклом фресок о Персидских войнах работы Полигнота.
Там изображалась Марафонская битва с примерами проявленного героизма и бегун Филиппид, примчавшийся в Афины, чтобы сообщить о победе, и тут же упавший замертво от усталости.
Дальше виднелись сражения Второй Персидской войны: афиняне, покидающие свой город и в слезах наблюдающие с острова Саламин за пожаром в акрополе и разрушением храмов. И грандиозное морское Саламинское сражение, в котором афинский флот разгромил персидскую армаду. Александр восхитился картиной, представляющей бегство испуганного Великого Царя, преследуемого черными тучами и бурными ветрами.
Ему не хотелось покидать Афины, это чудесное место, этот ларец сокровищ, где человеческий гений проявил себя с наибольшей полнотой, но чувство долга и поручения отца звали его в Пеллу.
Олимпиада несколько раз писала ему — поздравляла с победой при Херонее и рассказывала, как скучает по нему. В этой не до конца объясненной настойчивости Александр угадывал глубокое беспокойство, невыраженную тревогу. Он хорошо знал свою мать: эта тревога, несомненно, была вызвана каким-то новым событием или болезненной страстью.
Поэтому в первые дни лета вместе со своим эскортом Александр покинул Афины и направился на север. В Беотию он вступил в Танагре, знойным полуднем проехал вблизи Фив, пересекая равнину под палящими лучами солнца, а потом поскакал вдоль берега озера Копаида, покрытого густой дымкой.