Кьяра между тем выплакала все слезы и почувствовала странное облегчение: будто гора свалилась с плеч. А ведь ничего не изменилось!
— Если хочешь, — глухим голосом произнес он, — я готов поговорить о Маттео. — И он начал свой рассказ об их с братом жизни, о том, как с самого рождения их судьбы были переплетены, как две виноградных лозы, но плоды одной оказались сладкими, а другой — горькими. — Так было всегда, но моя любовь к нему была сильнее ненависти. А вот Маттео ненавидел меня все больше и больше. Потом я влюбился. Ее звали Антония. Однажды Маттео пришел в дом к Антонии, выдав себя за меня. Сначала он ее изнасиловал, а потом зарезал. Когда я пришел, его руки были в крови. Во мне так вскипела кровь, что я даже почувствовал ее вкус у себя на губах. — Лука помолчал. — Я чуть не убил его.
— Но не убил, — тихо сказала Кьяра, понимая, как велика может быть жажда мести.
— Нет. Его посадили под замок. На суде я выступил против него, хотя Алвизе умолял меня промолчать, убеждая, что жизнь дочери какого-то купца не идет в сравнение с честью семьи Дзани. — Горький смешок слетел с губ Луки. — Его посадили в камеру под Дворцом дожей, но он каким-то образом сумел подкупить тюремщика и сбежал. — Дрожащими руками Лука налил себе еще вина. — Через два года к нам пришел человек и сказал, что видел умирающего Маттео, на которого напали грабители где-то в Апеннинах. Последними словами Маттео была просьба передать мне, что я наконец-то от него освободился. — Лука залпом выпил вино. — Когда пришел этот человек, — продолжал Лука, — я почувствовал себя так, будто сам убил Маттео. Признаюсь, вкус мести не очень-то сладок.
В голосе Луки слышалась такая боль, что Кьяра была больше не в силах сдерживаться. Она придвинулась к Луке и положила руку ему на плечо. Лука вздрогнул как от удара, и она отдернула руку.
— Как ты можешь ко мне прикасаться? — шепотом прохрипел он. — Как ты могла, после всего, что я тебе сделал, позволить мне любить тебя?
— Да, временами ты был груб со мной, что правда, то правда. Но ты был и добр, даже в тот первый вечер.
— Когда я представляю себе, что ты должна была чувствовать, то содрогаюсь от ужаса.
— Теперь ты понимаешь, почему мне все казалось таким странным? Мои глаза уверяли меня, что ты — черный человек, убивший разум моей сестры, а в видениях ты представал в ореоле света. Я думала, что это помешательство. — Она тихо рассмеялась. — Или наказание за то, что ты меня волновал.
— Я волновал тебя?
— Ты разве не помнишь?
— Помню, и притом совершенно отчетливо. Господи, Кьяра, я редко кого просил о прощении, а тебя прошу. — Лука все еще не смел прикоснуться к ней.