— Да-да, понимаю… понимаю…
Помолчав немного, он процитировал вторую строфу суры[13] «Лицемеры»:
— «Они обратили свои клятвы в щит и отклонились от пути Аллаха. Поистине, скверно то, что они делают!..»[14]Фанатики или лицемеры. Какая разница, они так похожи, и у меня нет ни малейшего желания знаться с ними.
— Я-то хорошо их знаю. Раньше мне приходилось иметь с ними дело. Они взывают к религии, чтобы подавлять и властвовать. Зато теперь я уповаю на свободу мысли, на право верить или не верить. Это дело моей совести. Мне уже доводилось отстаивать свою свободу, защищая ее от призраков ночи.
— Мне нравится ваша улыбка.
При упоминании о ночи на лице моем и в самом деле промелькнула улыбка. Он попросил у меня чистый носовой платок. Сняв темные очки, он тщательно вытер их платком. А перед тем как выйти, остановился на минуту перед зеркалом, поправил джеллабу и причесался.
Прибрав в доме, я заперлась в умывальной комнате. Там не было ни умывальника, ни ванной, просто стояли тазики под кранами холодной воды. Я взглянула на себя в маленькое зеркальце. Отметила, что похудела. Груди мои заострились. Я провела рукой между ног. Мне все еще было больно. Я уже не девственница. Пальцы мои подтвердили то, о чем я догадывалась. Встреча в лесу была слепой и грубой. Однако воспоминание о ней не вызывало у меня никаких чувств или суждений. В моих глазах это было одно из многих событий, которые мне довелось пережить, а я не имела привычки драматизировать их. События не должны оставлять ран на моем теле. Так я решила. И стала учиться искусству забывать. Главное — не тащить за собой двадцать лет обманной жизни, не оглядываться назад, отгонять безжалостными пинками кровожадную свору воспоминаний, что преследуют меня по пятам, соперничая в бесстыдстве и нестерпимой мерзости. Я знала, что какое-то время они будут терзать меня. Чтобы избавиться от них, надо попросту отсутствовать, не откликаться, когда они стучат в дверь моего сна. И я решила всерьез заняться домом и Консулом; стать женщиной, развивать свою чувствительность, вернуть своему телу мягкость, которой оно было лишено.
Комната Консула освещалась двумя окнами. Чистая, аккуратная, уютная, она была обставлена со вкусом. Краски тканей тщательно продуманы; комнату украшал берберский ковер, придававший ей радостную теплоту. Рядом с кроватью — небольшая полка с книгами для слепых. На тумбочке у изголовья — будильник, фотография Консула и его сестры, пепельница, графин с водой и стакан. В глубине комнаты — стол, на котором стояла пишущая машинка, а в ней — наполовину напечатанная страница. Я с трудом удержалась, чтобы не прочитать хотя бы первую строчку. Меня одолело любопытство. Отойдя подальше, я все-таки попробовала разобрать несколько слов. По расположению строк я поняла, что это дневник. На столе в красной папке лежала целая пачка исписанных листков. Я покраснела. Мне стало стыдно. Я рассердилась на себя за то, что открыла этот секрет. Консул вел дневник, возможно, без ведома своей сестры.