В физическом смысле я держалась от него на расстоянии. По вечерам повторялся ставший привычным ритуал: я ложилась рядом с ним и ждала, пока он не уплывет в ту страну, куда мне не было доступа. Постепенно я вошла во вкус, полюбила слушать, как его дыхание волнами разбивается о стены моей спальни. Полюбила предугадывать мгновение, когда его дух ускользнет от меня, оставив тело слабым и беззащитным. На меня снисходила безмятежность; его покой служил мне умиротворением. Я знала, что, проснувшись, обнаружу, что Арно здесь, что он никуда не исчез, валяется в постели, пока я жарю яичницу ему на завтрак. Уверенность в завтрашнем дне наполняла мое сердце счастьем. Заключенный договор освободил нас от самой неприятной стороны человеческих отношений — неизвестности.
Я никогда не спрашивала, что он делает днем. Утром, провожая его, представляла себе, что он идет в ресторан — мне хотелось думать, что он находится в знакомом мне месте. Даже выпуская из дому, я не желала терять его из виду. Он возвращался к семи часам, никогда не жульничал со временем. Вечера мы проводили с восхитительной простотой, наедине — он и я. Смотрели фильмы, вкусно ужинали, а затем непременно, словно дали обет, склонялись над большой картой, которую Арно принес с собой вместе с другими вещами. Он аккуратно разворачивал ее, раскладывал на ковре в гостиной и, вооружившись черным фломастером, отмечал крестиками города, посетить которые вскоре намеревался. Сидя у подножия мира, он тыкал пальцем в какой-нибудь крошечный уголок земли, и глаза его загорались. «Чьяпас! — восклицал он. — Край ацтеков и конкистадоров! Там наверняка полно неоткрытых кладов! А ты знаешь, что в 1994-м индейцы устроили восстание, чтобы вернуть себе независимость?» Честно говоря, я про это помнила. Помнила голос телекомментатора и жуткие кадры разрушений на фоне буйной зелени, помнила мужчин в масках, угрожающим тоном перечислявших свои требования. Для меня 1994-й год — не такая уж давняя история. Только не говори об этом ему, Эжени. К чему лишний раз напоминать, что вас разделяет тридцать лет? Когда мы были вместе, я внимательно следила за собой, избегая употреблять слова, способные пошатнуть установившееся между нами взаимопонимание. Меня не покидало ощущение, что он меня приручил, превратил рутину повседневности в удовольствие, оживил мертвый циферблат часов моего существования, придал смысл каждому вечеру и каждому утру моей жизни. «Ты только представь себе, Эжени, в Чьяпас растут тропические леса!» И я вслед за ним послушно представляла себе и Чьяпас, и тропические леса.