У меня на ресницах дрожали готовые пролиться слезы. Арно, произнося последнюю фразу, неотрывно смотрел на меня. Он не мог сказать мне того, что только что сказал, напрямую и воспользовался обходным маневром. Он был не из тех, кто перед кем угодно разливается соловьем. Скупой на комплименты, если уж он открывал рот, то каждое произнесенное им слово стоило того, чтобы быть выбитым на камне. А я что тебе говорила? Слушать надо было! Этот парень послан, чтобы спасти тебя от убогого существования. Ты упорхнешь вместе с ним, он будет твой, и только твой. Ибо так записано. И тогда ты наконец перестанешь быть несчастной женщиной, забытой собственным будущим на заплеванном тротуаре.
Марисса с Лорой поочередно исподтишка окидывали меня беглым взглядом, словно желая убедиться, что это не сон, что речь и в самом деле идет об Эжени Марс — той самой старушке Эжени, которую они знают сто лет и с которой никогда не случается ничего интересного.
— Мне трудно описать свои чувства к ней, — продолжил он. — Да я и пытаться не стану, тем более перед вами. Вы все равно ничего не поймете. Наверное, когда-нибудь мне придется потребовать от Эжени ответа на вопрос, с какой стати она так долго терпела общество подобных куриц. Потому что вы — настоящие курицы. Трех минут разговора с вами хватит, чтобы отпали последние сомнения.
Вы живете в птичнике, копаетесь в дерьме и знай себе поклевываете зернышки. Кудахчете ни о чем и подыхаете со скуки. Так же и помрете: бессмысленной куриной смертью, которая станет завершением вашей бессмысленной жизни.
Я ждала, что сейчас грянет буря. Но они молчали, обе, и одна, и вторая. Сидели, понуро опустив плечи. Марисса изучала кончики своих туфель. До них так и не дошло, что именно только что произошло.
— А теперь уходите, потому что я устал, — сказал Арно, и в его голосе не прозвучало ни намека на гнев.
Марисса подобрала свою сумочку, Лора надела пальто, и они все так же молча протопали к двери.
Я вспомнила о письме. Оно так и лежало на кухонном столе, в груде других бумаг. Перед глазами всплыло видение конверта, на котором значилось незнакомое имя: Люка Вернь. Я покосилась на Арно: неужели это тот самый человек? А может, на почте ошиблись? Тогда я имею полное право выкинуть конверт. У меня сжалось сердце.
Не делай этого. Ты сама не соображаешь, что задумала. Письма просто так не пишут. Если нечего сказать, посылают открытку, три строчки: погода хорошая, привет из Пуэрто-Рико, до скорого. Но если человек берет на себя труд вложить лист бумаги в конверт, от руки надписать адрес, сбегать в ларек за маркой и дойти до почтового ящика, значит, он должен сообщить нечто важное. Поэтому хватит терзаться вопросами. Прошел уже двадцать один день, письмо так и так устарело. Считай, что оно потерялось в дороге. Выброси его. И даже память о нем похорони. Закопай подальше, в самом темном закоулке своей души.