— И все молчат!
— Как видите.
— Нет, я, как вернемся в Россию, выйду в отставку! — решительно воскликнул Вергежин.
— И хорошо сделаете, — ответил доктор.
IV
Выражение ужаса исказило черты желтого бесстрастного лица лоцмана и мелькнуло в его глазах, когда он увидал, что заряжают орудие.
Но китаец овладел собой и, казалось, что-то обдумывал.
— Надо держать у левого берега… Право на борт! — вдруг проговорил он, обращаясь к вахтенному офицеру. — Здесь мелко… Нельзя идти! — пояснил лоцман.
— Право на борт! — скомандовал лейтенант Кичинский.
— Это зачем? — крикнул капитан.
— Лоцман сказал.
— Эта каналья врет. Он — тайпинг и хочет нас одурачить. Держать ближе к правому берегу.
— Есть!
И рулевые снова переложили руль.
Тогда лоцман подошел к капитану и сказал:
— Я ошибся, капитан… Я виноват, капитан…
— Что такое?
— Тайпинги не эти. Вон где тайпинги, капитан! — говорил он, указывая вздрагивающей рукой на войско манжуров-империалистов.
— Врешь ты…
— О нет, капитан. Я тогда не разглядел, а теперь хорошо вижу.
Капитан насмешливо улыбнулся.
— Капитан…
— Убирайся прочь…
Лоцман отошел и замер в неподвижной позе у компаса.
Орудие, стоявшее впереди мостика, у грот-мачты, было заряжено, и артиллерист, приблизившись к капитану, доложил:
— Готово! Куда прикажете палить?
И странное дело! Этот вопрос поставил, по-видимому, капитана в некоторое затруднение, и он несколько секунд не отвечал.
Хмель, если он и был в его голове, выскочил в эту минуту, и намерение послать бомбу в тайпингов вдруг представилось ему невозможной, нелепой жестокостью.
Но отменить приказание, велеть разрядить орудие казалось ему несовместимым с его, капитанским, престижем.
Почти все офицеры и матросы были наверху. Недоумевающие, молчаливые и, казалось, втайне осуждающие то, что готово было свершиться, смотрели они то на мостик, где стояло начальство, то на берег, откуда доносились ружейные выстрелы.
Вот перед этими-то всеми людьми капитан, ревниво оберегающий свое достоинство, и не хотел показаться смешным, отменивши свое приказание и словно бы показавши перед всеми, что он испугался протеста мичмана Вергежина.
И, бросив взгляд на палубу, он заметил, что Вергежина и доктора нет наверху. И он понял, почему их нет, понял их негодование, и сам испытывал в эту минуту тяжелое чувство человека, попавшего в невозможное положение.
Но, разумеется, ничто не выдавало мучительности его душевного состояния. Казалось, он был совершенно спокоен и знал, что надо делать.
И, взглядывая на берег и измеряя своим привычным «морским глазом» расстояние, он, наконец, тихо сказал артиллеристу: