И вот когда радость жизни назначает вам свидание на площади Прешёр, перед вашим бывшим лицеем, напротив тюрьмы и здания суда, вы понимаете вдруг, чего у вас до сих пор не было и что появилось. В счастье встречи таится другое счастье — открытие, что и вы тоже лучшая на свете, и пусть вашей матери будет стыдно, если она ни разу этого не заметила, теперь вы это знаете, вы себе это повторяете, чтобы меньше бояться, и на вашем лице теперь уже навсегда останется та улыбка, которая на нем тогда появилась. И когда все потускнеет, одрябнет, расточится, улыбка останется той же, что и на первом свидании.
Перед лицеем Прешёр в тот день встретились просто добрые приятели. Я была еще юной застенчивой девочкой с едва проснувшейся чувственностью, мне казалось, что я хочу узнать и понять мальчика, я и не подозревала, что это свидание повлияет на суть моей жизни. Я была девчонкой и не знала, для чего мне дано тело. Грудь спрятана в лифчик, на ногах носочки, волосы стянуты резинкой. Не знала, что мальчишеская фигура внизу на площади — средоточие моей жизни. Чем ближе я к нему подходила, тем отчетливее ощущала себя тем, чем была, — девушкой. „Ты всего-то девица“, — заявляли герои старинных театральных пьес, и в черно-белых фильмах „девушка“ тоже звучало чуть ли не оскорблением, но я рада была ощущать себя девушкой. Меня переполняли чувства, им не было названия, они были дерзкими, яростными, горячими, они душили меня. Я чувствовала свою реальность. Реальностью было свидание. Реальностью был день. И я — частичка этого дня. И не случай стал тому причиной. Не ветреность. Не необходимость. Я существовала в этом дне так же, как фонтан, белье на веревке, деревья, кариатиды, решетки на тюремных окнах, светлые ступеньки здания суда, продавец сладостей с его фургончиком, рядом со всем, что находилось на этой площади, рядом с теми, что ходили по ней сейчас и ходили до меня, люди, когда-то населявшие этот город и ушедшие в иной мир, оживали, начинали биться остановившиеся сердца, чувствуя, что я иду, что я приближаюсь к спокойно ожидающему меня терпеливому Дарио. И они и я притягивались к нему. Все времена, прошедшие, настоящие и будущие, притягивались к нему, притягивались химически, духовно, невообразимо и очевидно.
Когда я увидела совсем близко его едва легкую улыбку, его глаза, синеющие под полуопущенными веками, белые тонкие руки, не испорченные работой, склоненную голову и едва розовеющие, как заря, щеки, когда ощутила исходящий от него теплый запах корицы, я сумела произнести только то, в чем была совершенно уверена: