Я слышала шаги Дарио у себя над головой, а потом вдруг голос Джульетты — фраз я расслышать не могла, а она говорила, говорила одна… Сколько времени она живет с мужем, который перестал ей отвечать? Сколько времени ждет каждый вечер его возвращения и никак не дождется?
Наступил вечер, море стало синее, воздух прохладнее. Я открыла окно и смотрела, как вдалеке фигурки удаляются с пляжа. Праздный знойный день оставил после себя странную болезненную усталость от того, что ничего так и не произошло. Фигурки разошлись в разные стороны, торопясь поужинать, принять пресный душ, пропустить в порту стаканчик, приступить к завершающей части дня, чувствуя нагретую солнцем кожу, чуть обветренные соленые губы и запах крема от загара своей подружки. А я? Я оказалась в забывшем о времени замке, прибежище аристократов, не заметивших, как к ним подкралась беда и несчастье, ставших чужими для жизни задолго до того, как она покинула их.
На следующее утро дом показался мне совсем другим. Появилась прислуга, пришел разносчик, заиграло радио, хлопнула дверь, запах кофе и поджаренного хлеба оживил разбросанные комнаты в доме, состоявшем из закоулков, потайных лестниц, погребов и несвободы. На следующее утро дом стал жить.
Джульетта предложила пообедать на пляже, в ее любимом ресторанчике с морепродуктами, где, как она сказала, мы сможем спокойно поговорить. Еще она сказала, что я могу звонить во Францию сколько мне угодно, и провела в маленький кабинет на первом этаже, где никто меня не потревожит. Я хотела позвонить Марку. Поговорить с ним привычно, без затей, почувствовать себя собой, опереться на своего мужа, который так хорошо меня знал. Хотела сказать ему то, что, наверное, никогда не говорила. Сказать, что мне никогда не хотелось просто жить, во мне нет цельности и без крепкой руки мужа я бы вспыхнула на миг и исчезла; что я не гожусь ни в жены, ни в матери семейства, и лучше бы мне стать монахиней, военным репортером, лесбиянкой, актрисой, кассиршей, моделью, наездницей, матерью-одиночкой с богемными нравами, обожаемой любовницей без детей, но и это все слишком долгие для меня истории, я родилась, чтобы опалить себе крылья и погибнуть, как бабочки моего отца. Глядя с высоты небес на свою юную мать и старого отца, я не хотела у них родиться, а, родившись, хотела поскорее уйти и вернуться позже, может быть, светом, какой сияет порой над дорогой при выезде из леса, завораживая и радуя. Я хотела стать доброй вестью. Затишьем. Блаженным отдыхом. Мигом счастья. Радостью и гармонией. А потом исчезнуть. Я хотела прозвучать смехом двух влюбленных. Верхним до. Быть озарением. Гениальной идеей. И возродиться. В силе и крепости. Стать приливом. Орлиным полетом. Или свистом крыла ласточки, когда она почти касается пруда влажным и теплым вечером. Вот что я собиралась сказать Марку о том, чего мне на самом деле хочется. Миг красоты, и ничего больше. А вот что я сказала: "Это я. Ты все еще сердишься?" — признавая тем самым свою вину, которой, как мне казалось, я не испытывала.