— Мне нравится, как пахнут твои руки, — прошептал Брендон и поцеловал ее ладони. — Они пахнут твоей родиной? Испанией?
— Ты угадал. Я жила в Испании до пятнадцати лет. Потом с сестрой переехала в Америку. Я так скучаю по Испании...
— Ты моя Испания... Ты дитя солнца... Золотого песка... Ты должна быть там, а не здесь. Тут холодно. Но ты солнце, ты растопишь любой лед.
Габриель благодарно улыбнулась. Теперь перед ней был настоящий, живой, счастливый Брендон, которого она смогла разглядеть через то нежелание жить, которое как кокон укутывало его уже несколько недель.
— Ты хочешь со мной в Испанию? — спросила Габриель. — Я покажу тебе свой дом на берегу моря. Там живут мои родители. Отец — рыбак, мать — учительница в школе при церкви. У нас небольшой поселок. Но там так хорошо...
— Тогда почему ты уехала?
— Потому что я знала, что когда-нибудь встречу тебя.
Брендон посмотрел на Габриель. Его поразили ее слова. Никто и никогда раньше не говорил ему таких теплых слов. Брендону захотелось отблагодарить ее за эту доброту, и он снова поцеловал ее.
— Мне никогда не было так спокойно. Наверное, сначала я не хотел это осознавать, но, как только ты появлялась в моей палате, мне становилось тепло и легко на душе. Прости меня, что я не сразу это понял.
— На сегодня хватит извинений! — засмеялась Габриель. — Брендон, я же сказала, что все прощаю тебе. Не извиняйся. Не извиняйся больше никогда! Обещай только одно.
— Все что угодно!
— Что ты снова поверишь в прекрасную жизнь и отпустишь свое прошлое.
— Я уже отпустил. Его больше нет. Я это чувствую. Ты меня излечила. Я клянусь, что в моих словах нет и грамма лжи. Сейчас я полноценный человек. Я здоров. Со мной все хорошо. Душе моей стало легче. А тело заживет. Как будто раньше такого ни с кем не случалось?!
Габриель встала со стула и поставила тарелку на тумбочку. Она расправила руками халат и ласково улыбнулась ему.
— Ты куда? — Он нежно взял ее за руку. — Останься со мной. Умоляю тебя. Давай встретим Рождество вдвоем? — Он потянул ее за руку, и она снова присела на край его кровати.
— Ты же не любишь Рождество!
— Мне кажется, ты научишь меня любить этот праздник. Я прав?
Пока Томас стоял в очереди за коньками, Оливия не сводила с него взгляда. Она спрашивала себя, правильно ли она поступает, что разрешает своим чувствам взять верх над разумом.
Разум говорил, что им нельзя быть вместе. Что скажут газеты? Что скажет литературное общество? Арнольд Каас в пух и прах раскритиковал Дика Шина, но они вместе! Это был рекламный трюк? Или... Что еще они могут сказать? — думала Оливия.