К моему великому облегчению, Соломон, похоже, купился. Он расправил плечи и огляделся по сторонам.
— А другие рабы, они тоже нарушали мои приказы?
Я знал, что об этом спросят. Я не то чтобы посмотрел на своих товарищей, но каким-то образом почувствовал, как они съежились, прячась за толпой: Факварл, Менес, Хосров и прочие, — обстреливая меня молчаливыми, но страстными мольбами. Я вздохнул и глухо ответил:
— Нет.
— Точно? Никто из них не пользовался магией? Никто не менял облик?
— Н-нет… Нет. Только я.
Он кивнул.
— Что ж, тогда их кара не постигнет.
И его правая рука потянулась налево, к ужасному Кольцу.
Я все оттягивал это, но тут понял, что пора: пора ненадолго утратить достоинство. Гиппопотам с горестным воплем бросился вперед и рухнул на морщинистые колени.
— Не спеши, о великий Соломон! — возопил я. — Ведь до сего дня я служил тебе верой и правдой! Взгляни хотя бы на этот камень — видишь, какой он ровный и правильный, как тщательно он обтесан? Взгляни на этот храм — с какой тщательностью я выверяю все его измерения! Промерь его, о царь! Сказано было — длиною в шестьдесят локтей, и ровно столько и будет — ни на «крысиный хвост» больше![38]
Я заламывал копыта, раскачиваясь из стороны в сторону.
— Мой сегодняшний промах — всего лишь побочный эффект хлещущей через край энергии и усердия! — завывал я. — И все эти качества я могу обратить тебе на службу, на пользу твоему величеству, только пощади меня!..
Ну и так далее. Остального я пересказывать не стану. Были рыдания, были беспорядочные жесты и гортанные вскрики. Смотрелось все это недурно: под конец большинство жен (и некоторые из воинов) расчувствовались и зашмыгали носом, а сам Соломон вконец заважничал и сделался еще самодовольнее, чем обычно. Собственно, на это я и рассчитывал. Дело в том, что, едва взглянув на него, я сразу понял, что Соломон пытается подражать большим мальчикам — восточным царям Ассирии и Вавилона, жестоким властителям, что ни дня не начинали без того, чтобы наступить на шею поверженного врага по дороге в ванную. Так что мое хныканье льстило его ребяческому тщеславию. Я подумал, что наконец-то сумел склонить чашу весов в свою пользу.
Великий царь кашлянул. Гиппопотам прервал свои стенания на полуслове и с надеждой уставился на него.
— Твое представление меня позабавило, — промолвил Соломон. — Нынче вечером можно уже не звать ни жонглеров, ни шутов. За это я пощажу твою жалкую жизнь, — тут он прервал поток моих благодарностей, — а вместо этого найду твоим «хлещущей через край энергии и усердию» достойное применение.