— А как вы полагаете, кто создает свинскую среду вокруг? Свинья? Или среда ее в таковую обращает?
— Все взаимосвязано, — угрюмо ответил поэт.
— То-то и оно, — хохотал козлобородый. — Я как увидел вас, сразу понял, что мы с вами единомышленники. Буду счастлив, если вы станете моим союзником! (Директор снизил голос до полушепота.) Мир нуждается в реставрации, но никто не знает, как его реставрировать. Ресурсы истощаются, духовность падает, человек превращается в волка. В этом отношении мои желуди открывают новую веху в истории человечества. Поверьте! (Козлобородый наклонился к самому уху Полежаева). Впрочем желуди — это только условность. Я знаю тайну нейтралинина! При помощи его можно возбудить страсть к чему угодно: к траве ли, к листьям, даже к верблюжьей колючке. Как видите, с такой перспективой человечество всегда будет сытым и счастливым!
Полежаев неприязненно отстранился от козлобородого и подумал: «Определенно новый Цезарь», а вслух спросил:
— Чем же я буду вам полезен?
Козлобородый, отдышавшись, ответил неопределенно:
— Вы талантливый поэт… А образованные монархи ценят талант…
— То есть, — перебил Полежаев, вы предлагаете мне стать вашим личным придворным поэтом? Но вы даже не спросили, смогу ли я работать на заказ?
— Сможете! — твердо ответил козлобородый. Полежаев расхохотался.
— Но чтобы выполнять соц. заказы в творчестве, нужен определенный склад ума! Вы знаете, это не всем поэтам доступно. Хотя я знал такого товарища, который целиком себя посвятил выполнению такого рода заказов. Правда среди читателей он не снискан славы, зато от местных отцов получал все, что желал. Как же его фамилия? Черт… Забыл! Он возглавлял девять лет тому назад местную писательскую организацию. Да как же его? Он еще стихи у молодых воровал…
Полежаев вдруг заметил, как покрылось серыми пятнами лицо директора и как напряглась и затрепеталась его жиденькая бородка и сам он сжался, как вратарь перед штрафным ударом, и вдруг внезапный просвет сверкнул в кудрявой голове Полежаева. Черт! Да это же бывший секретарь правления!
Такого конфуза поэт не испытывал давно. Две минуты держалась гнетущая тишина, на третьей Полежаев не выдержал и рассмеялся.
— Словом, — сказал он, — я не смогу работать на заказ. Я не так устроен, что ли? Душа не выносит тягомотины. Словом, не смогу. Но благодарю за доверие…
— Сможете! — сказал козлобородый твердо.
Полежаев удивленно поднял глаза и испытал новый порыв неприязни к бывшему секретарю правления писательской организации. Жесткий взгляд ущемленного самолюбия пробудил в душе поэта мушкетерскую гордость.