Показались другие автомобильные огни, бесконечно яркие, ослепляющие новичка. На этот раз Джервэзу не удалось так же успешно предупредить катастрофу. Филиппа в панике круто повернула руль и затормозила. Многострадальный автомобиль остановился в траве, рядом с дорогой.
— Прекрасно! — засмеялся Джервэз, крепко обнял Филиппу и поцеловал. Она ответила на его поцелуй девственно холодными юными губами, беззаботно прижимая их к его лицу, к его подбородку.
— А все-таки ты рада, что я приехал? Только искренне, — пробормотал Джервэз.
Филиппа лежала в его объятиях, припав головой к нему на плечо.
— Видишь ли, твой приезд среди ночи, такой неожиданный, скорее напоминает появление принца в волшебной сказке! Ведь они всегда появляются, как известно, в самый нужный момент. Мы все были такие скучные, мама и папа почти что уже заснули, Фелисити телефонировала кому-то, чтобы поехать танцевать, Сэм сидел надутый и молчаливый. В общем, как видишь, все достаточно нудно. И вдруг среди молчания раздается сирена, и это оказываешься ты…
— «Дорогой»? — подсказал ей Джервэз, и Филиппа, смеясь, повторила:
— «Дорогой Джервэз», — умышленно послушным тоном.
Где-то далеко в серебристой мгле ночи пробили башенные часы на церкви.
— Двенадцать! — сказала Филиппа. — Поедем домой и будем готовить блинчики и чай. Это будет так весело!
— А разве ты умеешь готовить?
Она всплеснула руками, как будто слишком оскорбленная, чтобы говорить.
— Умею ли я готовить? Дорогой мой, что касается приготовления блинчиков, то я — последнее слово современной техники поварского искусства. От одного только прикосновения моих пальцев ваши самые обыкновенные сосиски становятся каким-то лирическим произведением, приобретают особый золотисто-коричневый тон, делаются нежными и сочными. Но это еще не все. Я должна сказать — ни капли не преувеличивая, не хвастаясь и не желая превозносить свои достоинства, — что обладаю всеми добродетелями превосходной хозяйки.
Она болтала глупости, беспечно смеясь и чувствуя себя совсем просто с Джервэзом; и если бы он добросовестно проанализировал наслаждение, которое он получал от этих совместных часов с нею, он понял бы, что именно это являлось главной причиной его счастья: Филиппа так естественно и просто чувствовала себя с ним.
Ему никогда не приходила в голову мысль, что отличительной чертой молодой любви служит именно отсутствие спокойствия и простоты, если можно так сказать — отсутствие «домашнего инстинкта», появляющегося только впоследствии. Сердце может покоиться на сердце, и уста могут шептать: «Мы у тихой пристани», но это будет только мимолетным настроением после безумного страстного порыва.