— Фелисити думает, что мы с ума сошли. Это потому, что мы сегодня нигде не были.
Она вдруг стала на колени возле него и прислонилась к нему щекой.
— Джервэз, нельзя ли было бы… ну, на одну минуточку… съездить… потанцевать, а потом скорее домой, баиньки? Разве никак нельзя?
Его обуял вдруг совершенно беспричинный гнев, и ему захотелось крикнуть:
«Поезжай, Бога ради, поезжай! Ты, кажется, лишь этим и живешь! Ну, собирайся, поезжай…» — И голос его был не особенно любезен, когда он сказал:
— О Господи! Если это вопрос жизни… — Филиппа сразу отшатнулась.
— Нет, нет! Конечно, это не так… Я только думала…
Джервэз встал и помог и ей подняться на ноги.
— Беги позвони Эвелине.
Она поймала его за руку, поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать…
— О милый, если ты действительно ничего против этого не имеешь!
А в автомобиле по дороге к Холленсенам она опять взяла его за руки и сказала:
— Ты меня балуешь! — и быстро поцеловала его. Была теплая, душная ночь — одна из тех лондонских ночей, когда даже воздух кажется изнемогающим; утих ветер, перестал лить дождь, и вместо них спустилась томительная мягкость, которая так раздражает и волнует усталые нервы.
По выезде из парка, когда они проезжали по Брук-стрит, запах пыльного асфальта, газолина и брезента собственного автомобиля вдруг окончательно измучил его.
«Черт побери, как я устал», — подумал он, и в то время, как он это думал, Филиппа воскликнула:
— Разве не божественна такая поездка, ночью?! Линия огней, тянущихся в пространство, как в сказке…
Он просто не нашелся, что ответить; голова его устала так же, как и тело.
Филиппа заговорила опять. Но чистая радость, звучавшая раньше в ее голосе, вдруг исчезла; сейчас он звучал устало и немного надтреснуто, как голос ребенка, которому отказывают в чем-то желанном и который протестует, насколько смеет.
— Боюсь, что тебе тяжело сопровождать меня? — Ей ужасно хотелось попросить его вернуться домой и пустить ее одну, но она чуточку боялась это сделать. Она никогда не «командовала» Джервэзом и даже при всей своей веселой беспечности понимала, что сейчас вряд ли подходящий момент, чтобы начать. И тогда внезапно, необъяснимо при виде его серьезного профиля в ней всплыла бездна мелких, но милых воспоминаний, которые отгоняли накипавшее раздражение за то, что ей мешали сделать то, что — она это знала с самого начала — было абсурдом. В этот момент она вдруг увидела Джервэза, любящего ее так, как он обычно это делал, — абсолютно не думая о себе, преданно, причудливо, и все, что в ней было хорошего, в порыве благодарности устремилось к нему. Она прильнула к нему и вздохнула.