Два траурных солнца — зрачки,
Неспроста журавли на болоте
Изнывают от сизой тоски.
И недаром созвездье Оленя
В Южный Крест устремило рога…
Не спасут заклинанья и пени
От лавинного злого врага!
Муравьиные косные силы
Гасят песни и пламя знамён…
После неминуемой гибели вождь растворяется в природной стихии, уже не творя новый мир, а исчезая в старом.
Ленин — птичья октябрьская тяга,
Щедрость гумен, янтарность плодов…
Словно вереск, дымится бумага
От шаманских, волхвующих слов.
И за строчками тень эшафота —
Золотой буреломный олень…
…Пройдёт 5 лет, и Клюев уже в «Песни о великой матери» вспомнит и «олонецкого журавля», и дьявола в петле, и свою книжку «Ленин» в покаянных стихах:
…Без журавля пусты страницы…
Увы… волшебный журавель
Издох в октябрьскую метель!
Его лодыжкою в запал
Я книжку / «Ленин»/ намарал,
В ней мошкара и жуть болота.
От птичьей желчи и помёта
Слезами отмываюсь я
И не сковать по мне гвоздя,
Чтобы повесить стыд на двери!..
В художнике, как в лицемере,
Гнездятся тысячи личин,
Но в кедре много ль сердцевин
С несметною пучиной игол? —
Таков и я!..
21 января страну оледенит весть о смерти Ленина, Ионов тут же запустит клюевскую книжку снова в печать — и одно за другим выйдут ещё два её издания… А Николай, сидя в своей «горнице» за чашкой чая под иконой Спаса, заведёт с новым знакомым Иннокентием Оксёновым занятный разговор. Оксёнов спросил, что Клюев думает о смерти Ленина. Тот помолчал-помол-чал и произнёс:
— Роковая смерть. До сих пор глину месили, а теперь кладут.
— А какое уж здание строится? Уж не луна-парк ли?
— А как же? Зеркала из чистого пивного стекла. Посмотри кругом, разве не так?
Всё было не просто «так». Ещё хуже.
Окончание гражданской войны и эпохи самогоноварения ознаменовалось ликвидацией «сухого закона». Пьянство вошло в быт. В быт же вошло вольное отношение к женщине, как знак «всеобщего освобождения»… Групповое изнасилование в Чубаровском переулке, прогремевшее по всем газетам, было лишь одним из многих.
(Это не только «вошло в поговорку» из старых времён. Это мы тоже наблюдали в эпоху «демократической революции»).
Страна выползала из «горячей стадии» гражданской войны, как тяжело раненый и обезумевший зверь. Скорее всего, последствия были бы куда менее тяжёлые, если бы после чудовищного кровопролития, после войны «брат на брата» и «сын на отца», израненные, изуродованные души могли бы найти пристанище в церкви, в молитве… Но и этот путь был заказан. Особенно, для молодёжи, которая наслаждалась самой возможностью «залезть на небо» и «разогнать всех богов». Да и само по себе приобщение к храму в создавшейся атмосфере отдавало в глазах многих явной «контрреволюционностью».