— Так, значит, ты еще и драться умеешь? Тоже мне, нежное дитя солнца… — тихо проговорила, наконец, Василиса, нарушив ценное это молчание.
— Да. Выходит, умею, — так же тихо, шепотом почти ответил ей Саша. – А я и не знал раньше, что умею. Спасибо, научила…
— Я? Я научила? – совершенно притворно и где–то кокетливо даже возмутилась Василиса.
— Ну да. Тебя же придурок этот по заднице охаживал, когда я вошел! Вот мне кровь в голову и ударила. Если б не мордовороты эти, я б его еще побил не без удовольствия!
— Да ладно, чего ты… Ему и так хорошо досталось…
— А ты не защищай его давай! Еще чего не хватало – позволять с собой делать такое…
Василиса, прикусив язык, снова замолчала. Не стала ему рассказывать, как Сергунчик позволял себе делать «такое» на протяжении всего времени, что она в его кафе проработала. Поняла – нельзя сейчас ему это рассказывать. Проснулась в ней вдруг какая–то интуиция , которая из века в век одно название и носит - мудрость женская. А вместо этого произнесла горделиво:
— А ты молодец, Саш! Так ему в глаз профессионально заехал… А говоришь, драться не умел!
— Да вот ей богу, не умел! – засмеялся польщенный ее похвалой Саша. — Я раньше и не дрался никогда. И не влюблялся никогда. Выходит, что и не жил никогда…Так, что ли? Не понимаю вообще, что сейчас со мной происходит… Не понимаю, что со мной происходит… счастливо–одухотворенное его, будто летящее по воздуху спокойствие.
Он ласково обнял ее за плечи, привлек к себе, прижался губами к теплой макушке. Действительно непонятно было , что же с ним такое произошло в эти дни, куда подевалось прежнее его счастливо–одухотворенное, будто летящее по воздуху спокойствие. Не было больше никаких таких полетов. И спокойствия прежнего тоже не было. А было совсем, совсем другое ощущение жизни, незнакомо–пугающее – потребность постоянная, например, появилась видеть рядом эту вот странную девушку с раскосыми монгольскими глазами, и не красавицу вовсе по стандартно–принятым мужским меркам, а наоборот, неуклюжую и насмешливо–сердитую. Или вот крайняя тревога , например, за больного ее братца - с чего бы это вдруг так надо было озаботиться о чужом, в сущности, ему ребенке? А о радости по поводу сегодняшней положительной динамики в мышцах Ольги Андреевны и вспоминать не стоит – давно он так искренне и по–настоящему не радовался…
— Все будет хорошо, Василиса. Все, все будет хорошо… — проговорил он как можно более уверенно, отдавая себе же при этом отчет, что успокаивает таким образом скорее себя, а не ее.
— Да чего уж там хорошего, Саш… — вздохнула вдруг тяжело под его рукой Василиса. – Работу–то я, выходит, потеряла…