Случай этот, само собой, не вызвал восторга у наших жен. И если сюда добавить то, что быстроглазые близнецы оказались сорви-головы и смогли окоротить деревенских забияк, правда при помощи камней, то положение чужаков казалось отчаянным. Но это было все-таки не совсем так, потому что деревня жила сама по себе, а чужаки сами по себе. Их могли не любить, осуждать каждый их шаг, но всерьез никому до них дела не было, потому что и все мы уже давно жили сами по себе и лишь делали вид, что это не так.
И только пожар все перевернул. Говорят, первым огонь заметил Матвей Хренков. Он как раз тесал что-то у себя во дворе, когда почуял, как потянуло дымом, и не дымом даже, а пожаром. Хренков выскочил на улицу и увидел, как у новоселов из-под крыши лезет желтый дым, словно кудри из-под шапки. Не успел он сообразить, что нужно делать, а уж и огонь тут как тут. Крыша, крытая дранкой, занялась в один миг. Что уж там случилось — про то никто не знает, но, скорее всего, это искра через щель в дымоходе попала в сено, что лежало на чердаке. Оно и вспыхнуло. Остальное длилось каких-нибудь два часа. Пока сбежался народ, дом был уже как фонарь в сумерках. Он светился всеми дырами, и издали казалось, будто там танцуют. Люди стояли поодаль, потому что ближе нельзя было подойти из-за сильного жара, некоторые прямо на грядках, и смотрели заворожено, как столетний бурцевский дом превращается в бутон, из которого во все стороны лезут молодые острые лепестки огня.
Через два часа все было кончено, и народ стал расходиться. А кто-то, кажется Зинка, сказала:
— И занавески сгорели…
А Гущин добавил:
— И приемник тоже… Рублей пятьдесят, небось, отдали.
И тут все услышали откуда-то сзади:
— Девяносто три…
И увидели этого Гундобина. Он сидел на чемодане и покуривал как ни в чем не бывало. А мальцы его тут же по очереди грызли кочерыжку.
Погорельцы поселились в своей бане и жили там, как настоящие барсуки в норе. Хотя сам по-прежнему ездил в район, жена его убирала контору, а дети, мосластые и носатые, гоняли собак по деревне. Они были как две головешки со своего пепелища. Но теперь уже не казались такими чудными. Беда, которая с ними стряслась, обратила этих репьев в детей. Хотя, конечно, их она меньше всего затронула. Они не чувствовали никаких неудобств оттого, что жили в тесной сырой бане, как какие-нибудь зверьки. Напротив, им это, кажется, даже нравилось. А другие дети завидовали им, потому что они жили не в большом доме, как все, а в маленьком, вроде бы понарошечном.
Прошел месяц, другой… Осенний ветер посек окна холодными каплями. Все мы льнули к теплу, и дети наши, и наш скот. Сидя дождливыми вечерами где-нибудь за стопкой водки, мужчины любили поговорить о погорельцах.