– А что в этом странного? – не понял Павел. – На Гавайях ночь, значит, у тебя день. Тебе бы очень понравилось, если бы я позвонил тебе днем?
– Дело не в этом. У меня перед глазами лежит таблица перевода украинского времени во время гавайское. Не поленилась, сделала. Согласно этому документу, на Сандвичевых островах в данный момент чуть более четырех часов ночи. Если ты не спишь в такое время, стало быть, у тебя крупные неприятности.
Он натянуто засмеялся:
– Ох уж эти путаные дебри женской логики. Просто душно, Динка, не могу уснуть…
– И по этому случаю под тобой гудит машина.
Туманов приложил старания, чтобы смех звучал непринужденно.
– В машине не могу уснуть. Душно. Следим за одним парнем, который ведет себя очень странно. Кстати, Кошкин и Ордынкин передают тебе и Шандырину горячий привет. Серьезно, Динка, я в порядке. Затем и звоню, чтобы сообщить тебе эту радостную новость. Голос твой хотел услышать.
– Знаешь, дорогой, если было бы все в порядке, ты бы говорил другими словами.
– Ну что еще не то в моем голосе?
– В голосе – то, а вот слова… Из чужого лексикона, Пашенька.
– Не глупи, Динка. Скоро и в дыхании будешь находить настораживающие звуки?
– Кстати, дыхание у тебя сегодня…
Туманов оборвал разговор, отключил трубку. С любимой женщиной как всегда – то ли плакать, то ли смеяться.
– Тормози, приятель, – спохватился он, провожая взглядом скалу. – Держи телефон, я здесь выйду. Как там по-вашему – «махало»?
Уже рассвело, и струйки водопада, спадающие с многоступенчатой скалы, радостно серебрились в лучах восходящего солнца. В лесу на все лады гомонили птицы. За скалами пролегала дорога, но в этом закутке ее гул почти не прослушивался. В рядах выживших царило полное уныние. Ордынкин с подавленным видом сидел на капоте «ранее обкатанного» «Чероки» и рвал на кусочки сигаретную пачку. Кошкин с наспех перевязанной головой теснился в расщелине между камнями и корчил из себя великомученика.
Туманов закончил рассказ. Не забыл упомянуть, что полиции известны приметы Ордынкина. А еще про то, что вторжение в его номер одного из членов шайки, очевидно, не было случайностью.
– Твою мать… – потрясенно бормотал Ордынкин. Он повторил это экспрессивное «двоесловие» уже раз сорок.
– Рассказывай, Василий, – вздохнул Туманов. – Как тебя угораздило?
– Так ведь ничто не предвещало несчастья, Павел Игоревич! – воскликнул Кошкин и застонал, схватившись за голову. – Я просто в шоке…
Из путаного бормотания картина вырисовывалась следующая. В «Черепаху» убийцы ворвались, плюс-минус, в половине второго ночи. Примерно в это же время в отеле «Ахаба» царила мертвая тишина. Кошкин сменил Ордынкина и, мысленно подгоняя светящиеся стрелки на часах, скучал в холле. Ночному портье это не нравилось, пришлось предъявить удостоверение, в котором помимо русских были и латинские буквы. Особого риска в этом не было – дышать воздухом свободы Вердису оставалось несколько часов. Портье занервничал еще больше, сделал попытку вызвать полицию, на что Кошкин пригрозил его отелю закрытием и сносом, и тот успокоился. Кошкин поднялся в бельэтаж, поскучал у двери фигуранта. Ему послышалось, что за дверью сработал сотовый телефон, он принял позу боевой готовности, но больше ничего не услышал. Василий не был уверен, что телефон звонил именно у Вердиса. Спустился вниз, вышел во двор, покурил, пошел обратно в отель и на входе получил по голове от подкравшегося сзади субъекта. Он заметил только тень, почувствовал дикую боль – и все. Очнулся – рядом охал портье, и снова этот недалекий абориген собирался звонить в полицию. Они тут что, других слов не знают? «Поли́с, поли́с…» Кошкин пресек попытку, вызвал Ордынкина – тот и сделал историческое открытие, что Вердис пропал. Трясли портье, а что с того взять? Дремал в своем закутке, ну, прошел кто-то мимо. Пока переваривали неприятность, перевязывали Кошкина, переворачивали вверх дном номер Вердиса, прошла куча времени. Затем позвонил Туманов.